– Батюшку? – переспросил я. – Тоже историческая личность из спецхрана?
– Не совсем. Это дерево. Главное в лесу. Если срубить его и съесть мягкую сердцевину, исполнится любое желание. Только найти Батюшку непросто. Он практически ничем не отличается от остальных деревьев. Кроме одного. На него не садятся птицы, не залезают белки, куницы и прочие зверьки. Даже росомахи его не когтят, а волки не метят.
– Из уважения, наверно.
– Из чувства самосохранения. Батюшка плотояден и вечно голоден.
– Плотоядное дерево? Слушай, Варя, а ты меня не разыгрываешь? – озаботился я.
Она хмыкнула.
– Если бы. Так вот, узнали артельщицы, отчего их лучший вальщик кручинится, обсудили это дело и решили отпустить Влада на поиски. План и без него выполнят, а пропадёт парень – жалко будет. Копернин ломаться не стал, собрал сидор, прихватил топор и отправился наугад, в самую чащобу. Бродил месяца полтора, и ведь нашёл чего хотел! По лосиному скелету. Запутался сохатый во время весеннего гона рогами в ветвях Батюшки, а вырваться не сумел. Ну, дерево его и оприходовало. Шкуру – и ту переварило. А кости не смогло. Или не успело.
Батюшка оказался не вековым дубом, не корабельной сосной, а довольно невзрачным ясенем с выступающими наружу корнями и широким дуплом под «козырьком» из гриба-трутовика. Копернин не сразу поверил собственной удаче. На пробу приложил к стволу руку. Матюгнуться не успел, как кора завернулась вокруг ладони настоящим капканом, древесные соки начали разъедать кожу, а корневища вздыбились по-осминожьи, явно нацелившись приобнять ноги. Благо, шкура у Влада оказалась толстой, а топор за поясом. Вызволил руку кое-как. Но волоски на запястье и мозоли на ладони слизало подчистую, а ногти подровняло лучше вьетнамского маникюрщика. Отдышался Копернин и говорит: так и так, Батюшка, хочу тебя срубить. Правила знаю, не изволь волноваться. Достаёт из сидора свёрток, разворачивает. Там – усыплённая сойка. Крупная, гладкая, в перья цветы вплетены. Сам бы съел, да Батюшке прощальное подношение нужно.
– Погоди-ка. Это что получается, сойка всё это время в мешке лежала, не сдохла, не помялась, и даже цветочки в крылышках не увяли?
– Ох, и зануда же ты, – сказала Варвара. – Птиц Влад каждое утро новых ловил. Ставил силок, клал слегка подтухшую рыбу для приманки. Сойка птица жадная, аппетит у неё отменный, а нюх как у собаки. На гнильё мигом попадается. Прежних птиц Влад при этом отпускал. А может, себе на завтрак жарил – этого я точно не знаю. В общем, поклонился он Батюшке, отправил сойку в дупло – чтобы самому не попасться, тельце на топор положил – да и пошёл затем в сторонку. Поститься. Два дня постился, на рассвете третьего вернулся, расчистил место для работы, поплевал на руки и начал без лишних слов Батюшку рубить. Древесина у ясеня оказалась твёрдая, звонкая. Точно по рельсу лупишь. После первых ударов топора лесной шум притих. Потом зашумело. Да не так, как раньше, а словно бы откуда-то издалека двинулись к Батюшке разъярённые гиганты. Хруст ломаемого дерева, топот тяжёлых шагов, посвисты какие-то, рёв нечленораздельный. Ветер в кронах завыл похоронной плакальщицей, сойки безо всякой падали отовсюду начали слетаться. А может, загодя. Рассаживались на деревьях вокруг ясеня, орали истошно. Скелет лося, который Копернин заранее отделил от намертво застрявшего в ветках черепа с рогами и в сторону оттащил, заворочался, загремел костями в попытках встать. Корни Батюшки вились совокупляющимися полозами, но в этот раз почему-то не могли понять, где обидчик, которого нужно хватать. Небо побагровело, словно при солнечном затменье.