Каждое утро Даша получала тарелку каши – самой вкусной и ароматной на свете. В центре тарелки непременно лежал кусочек желтоватого сливочного масла, и это было не то химическое масло, которое можно купить в магазине, а настоящее, деревенское, густо пахнущее сливками, лугом, сеном, хлевом. На дне тарелки Даша находила дробленые орешки и разноцветные цукаты.
Каша была не только вкусна, но и благоуханна, и всякий раз Даша удивлялась – как ее тюремщица может готовить такое чудо каждый день и не полакомиться им. Лада готовила строго одну порцию и все до последней капли отдавала пленнице, даже ложку не облизывала. Иногда Даша рассматривала ее, когда женщина склонялась над дымящейся кастрюлей. Лада казалась сосредоточенной, как средневековый алхимик, – у нее не было необходимости пробовать, она по запаху точно определяла, сколько класть соли, сахару, меду, корицы.
Сама она тоже завтракала вместе с Дашей, но от ее пищи хотелось разве что брезгливо отвести взгляд. На крошечной деревянной тарелочке лежали какие-то коренья, несколько орешков и веточек мяты или укропа. По воскресеньям Лада позволяла себе «излишество» – сушенные в печи яблоки. Но съедала всегда лишь пару-другую долек, подолгу держа их во рту и смакуя.
Шли дни, и Даша заметила, что в условиях аскезы живут и другие обитатели лесной деревни. Она никогда не видела никого из них перекусывающими на ходу. Лада объяснила, что каждый должен вкушать трапезу только в своем доме, за столом, прочитав особенную молитву. Есть полагалось мало, пережевывать – тщательно, сидя с прямой твердой спиной.
– Но зачем? – изумлялась Даша, с наслаждением вдыхая медовый запах овсянки. – Зачем так себя ограничивать? Я понимаю, если бы из экономии, но здесь ведь столько земли. Можно целое стадо коров завести. А на огороде можно и картошку выращивать, и свеклу, и… Да что угодно, не только травки-пряности!
Лада улыбнулась, и на ее круглом лице появилось свойственное женщине выражение, мол, «какие же все люди идиоты».
– Раньше и выращивали. И стадо было, – наконец соизволила пояснить она. – Но ты пойми, милая, здесь задерживаются только те, кто готов к духовной работе.
– А остальных – отбраковывают, да?
Дашин голос невольно зазвенел. Она понимала, что нельзя себя выдавать, но ничего не могла поделать – перед глазами стоял умоляющий взгляд мужчины, которому вспороли живот на ее глазах. Девочка помнила все – как его сочный крик перешел в булькающий хрип, как билось в конвульсиях тело, как в близоруких голубых глазах животный ужас перед близкой смертью сменил недоверие. Он до последней секунды не мог поверить, что такое происходит с ним, в начале двадцать первого века, не в дикой, затерявшейся в джунглях стране, а в нескольких сотнях километров от столицы России. Что это не маскарад, не розыгрыш, что тихие серьезные люди действительно ведут его к каменному алтарю, что среди них есть и женщины, и дети, но никто, ни один человек ему не сочувствует, не пытается его защитить.