Эмма тысячу раз обещала себе никогда не упоминать об отношениях Далмау с другими женщинами, и вот пожалуйста – при первом же случае стала упрекать. Вышло невольно, из самых потаенных глубин, будто отточенное лезвие, скрытое внутри, вдруг выскочило, чтобы ранить. Вот только кого? Разве Далмау не имеет права ложиться в постель, с кем ему угодно?
Когда два молодых бойца, из тех, что охраняли Далмау, хихикая и отпуская соленые шуточки, передали ей сплетни насчет отношений художника с двумя соседками, Эмма ощутила внутри пустоту, будто все органы внезапно сжались. Тетки в квартале болтали об этом. «Может, и больше, чем с двумя»! – вскричала беззубая старуха, которая только и делала, что целыми днями сидела на стуле у кромки тротуара, лущила фасоль или горох, чистила картошку и выбирала камешки из чечевицы или бобов. «Вот дура!» – честила себя Эмма. Но опыт, пережитый с Далмау, и иллюзии юности возвращались с удвоенной силой, словно стремясь одолеть убожество и непристойность, на какие судьба ее обрекла. И все-таки искры надежды позволяли ей предаваться мечтам, хотя бы на одно мгновение, которое в душе ее длилось бесконечно, пока не возвращались Тручеро и Эспедито, и тогда Эмма содрогалась или плакала в одиночестве, наблюдая, как пропитываются ядом самые заветные ее чаяния.
Тручеро знаменовал собой начало ее падения; она покорилась, но тот мужчина ограничивался обычным сексом, разве что выставлял ее напоказ, хвастался их связью. Потом нашел для нее хорошо оплачиваемую работу, которую другой, Эспедито, поставил под угрозу, пока она не подчинилась. С поваром она перешла все пределы стыда и унижения. Нормальный акт затрудняло огромное брюхо вкупе с крохотным пенисом. Да, иногда у них получалось, в невероятных позах, с помощью скатанных в рулоны скатертей, но такие потуги, мучительные, если не смехотворные, наводящие на мысль о бессилии, смущали и раздражали повара. В большинстве случаев, призвав ее, Эспедито использовал кухонную утварь. Пестик из ступки, чем объемистей, тем лучше; ручка шумовки или черпака – все годилось, чтобы заталкивать в вагину или в прямую кишку Эммы… Или же требовал, чтобы она сосала ему член или задний проход, вылизывала пузо или круглые валики отвисшей груди. Потом, в кухне, ухмылялся, пользуясь теми же предметами, даже не помыв их, или облизывал пестик, делая вид, будто пробует приправу.
– И зачем вы рассказываете мне о его похождениях? – прогоняя из памяти постыдные сцены, рявкнула Эмма на парней.
– Затем, что, похоже, его придется защищать и от рогатых мужей, – захохотал один из них, ничуть не испугавшись тона командирши.