– Хорошо звучит, – кивнул Далмау, хотя несчастье с сестрой и лишило его аппетита.
Он присел к кухонному столу из некрашеного дерева, вынул уголек и альбом для эскизов, которые всегда носил в одном из карманов блузы, и принялся рисовать.
– А на сладкое – флан, – добавила Анна, налила ему стакан вина, красного, густого, которое она использовала для готовки, а потом вернулась к плите.
Несколько минут оба молчали, Далмау рисовал, а кухарка поглядывала, как на медленном огне тушатся перцы и баклажаны, идущие гарниром к куре, и одновременно на разделочной доске рубила эту самую курицу на куски сильными, точными ударами кухонного топорика.
– Что ты делаешь? – спросил Далмау, услышав шкворчание, но не поднимая глаз.
– Курицу обжариваю, – ответила кухарка. – А ты?
«Стараюсь не потерять терпения», – подумал Далмау, который пачкал один за другим листы альбома, ожидая, какое решение примет дон Мануэль по поводу его сестры.
– Рисую, – ответил он на вопрос Анны.
– Рисуешь что? – допытывалась та, стоя к нему спиной.
– Курицу, баклажаны, перцы…
Кухарка оторвалась от блюд, повернулась и мотнула головой: покажи, мол, рисунки. Далмау показал четыре линии, какие провел на листе.
– Вечно ты дуришь мне голову, – посетовала она.
– Так не давайте дурить себе голову, Анна. Не давайте дурить себе голову.
Оба развернулись к двери: там стояла Урсула, старшая дочь учителя; она и произнесла эти слова.
– Простите, сеньорита. – Анна поспешно вернулась к плите и к куре, которая продолжала жариться.
– Что за рисунок вы тут смотрели? – спросила девушка, направляясь к Далмау.
Вместо Анны ответил Далмау.
– Ничего особенного, – сказал он, порвал листок на клочки, скомкал и спрятал в кармане.
Урсула невозмутимо следила за его действиями.
– Далмау, – сказала она с издевкой, – идем со мной. Отец хочет видеть тебя.
Он сорвался с места, бросился следом. Сестра, изнасилованная в тюрьме, отказ учителя… все это снова нахлынуло на него.
Урсула закрыла дверь, как только он, погруженный в мысли о Монсеррат, следом за ней вошел в комнату. Лишь через несколько секунд его глаза привыкли к скудному свету, проникавшему со двора, куда выходило окошко, и юноша понял, что это кладовка, куда складывают горшки, швабры, ведра и прочие предметы, предназначенные для уборки.
– Что мы тут делаем? – спросил он. – Ведь ты сказала, что твой отец хочет видеть меня?
– Захочет, если я не помешаю, – отвечала Урсула. Далмау вытянул шею и потряс головой в знак крайнего изумления. – Да, – усмирила его Урсула, – я подслушала, о чем говорил отец с преподобным Жазинтом… Знаю, что твоя сестра в тюрьме, – выпалила она, видя, что Далмау что-то хочет сказать.