– А если он не поймет, Хосефа? Мужчины ревнивы, они такие собственники, хотя ни за что в этом не признаются.
Хосефа развела руками.
– Мы отвечаем за наши поступки, Эмма. Часто жертвуем собой, не похваляясь, не ожидая награды или даже понимания. Такова уж наша женская доля, – заключила она с тоской. – Решай сама. Одно я хочу тебе внушить: ты не должна себя винить, не должна стыдиться. Будь счастлива. Так или иначе, весь мир перед вами: тебе решать, как жить дальше. И если кто-то тебя не поймет, будь то мой сын или другой мужчина, уходи от него: он тебя не стоит.
– Мама… – Далмау направлялся к ним, невысокие волны уже лизали борта лодки.
– Обещай, что никогда не раскаешься в своем прошлом, – настаивала Хосефа, понизив голос. – Эмма! – проговорила она по складам, когда Далмау был уже рядом.
– Мама? – Далмау недоумевал, почему никто не обращает на него внимания.
Хосефа повернулась к сыну, тот обнял ее.
– Обещаю, – пробормотала Эмма.
– Что такое? – удивился Далмау.
– Ничего, сынок, ничего, – прерывающимся голосом ответила за нее Хосефа и раскрыла объятия, чтобы попрощаться с сыном: она предчувствовала, что больше не свидится с ним.
Потом все трое спустились к берегу, не зная, как выразить в словах все чувства, все мысли, какими вроде бы нужно было поделиться. Луна уже отражалась в глади спокойного моря, когда они заметили на дороге череду карет; кони скакали быстрой рысью.
– Дон Мануэль, – сказал Далмау, узнав экипаж, в который столько раз садился.
– Да, нас чуть не поймали, – согласилась Эмма.
– Знаешь что?.. – начал Далмау. Эмма снова подошла к нему и взяла его под руку. Хосефа, стоявшая позади, смахнула слезы, подступившие к глазам. – Словно вся жизнь проходит перед нами. Этот человек гонится за мной, чтобы положить ей конец.
– Ну так ничего у него не выйдет, – произнесла Хосефа. – Поспешите: вдруг кто-то взглянет в нашу сторону, и вас в самом деле поймают.
Далмау никак не мог оторвать взгляда от череды карет, посланных на его поиски.
– Далмау… – Эмма крепче прижалась к нему. – Здесь остается твоя прежняя жизнь. В новой весь мир будет у твоих ног, – добавила она, глядя на Хосефу, сжатыми губами улыбаясь ей.
Помощь Хосефы не требовалась, чтобы толкнуть лодку в последний раз, прежде чем оба запрыгнули на борт; мать Далмау стояла в сторонке, проливая слезы, даже не захотела подойти к самой кромке берега, когда лодка уже качалась на волнах.
– Мама… – позвал Далмау.
Хосефа покачала головой:
– Ступайте!