– Ты поступила хорошо, – утешал ее Далмау заплетающимся языком, с мутным, блуждающим взором, абсолютно чуждый тому внутреннему конфликту, какой переживала Эмма в этот момент. – Ее насиловали. – Далмау перешел на сбивчивый шепот, чтобы окружающие не узнали о позоре сестры. – Насиловали, – повторил он. – Ты ее видела, обмывала ее…
После напряжения этого долгого дня Эмма, увидев воочию, как ее подруга стоит голая на полу и с нее стекают струйки воды, окончательно лишилась сил. Она помотала головой, как тогда, когда подтирала пол и мыла ноги Монсеррат. Нет, дело не в том, что ее насиловали, все гораздо сложнее.
– Что не так? – спросил Далмау, сделав очередной изрядный глоток.
– Мы не должны были вторгаться в жизнь Монсеррат.
– Что ты такое говоришь? – Далмау пытался сфокусировать взгляд, но хмель ему застилал глаза.
– Это самое: мы должны были отойти в сторону. Она так хотела. И сказала тебе…
– Ее насиловали! – повторял он как заведенный.
– Она тебе сказала, что не хочет катехизиса, что не собирается подчиниться требованиям твоего учителя. Что предпочитает…
– Умереть? – перебил Далмау. – Стать шлюхой?
Эмма нахохлилась, поджала губы.
– Да, – решилась ответить, когда в памяти ожило лицо подруги за секунду до того, как пули разорвали его. В нем ясно читались решимость, самоотдача, способность к жертве… Воля к борьбе! Монсеррат никогда не опустилась бы до той пародии, в какую вовлек их буржуазный дух покровительства. – Да, предпочла бы умереть! – взорвалась Эмма. – Предпочла бы поругание тела насилию над свободным духом. Предпочла бы…
– Ты с ума сошла! – Далмау швырнул стакан на пол, схватил Эмму за локти и грубо встряхнул. Чашка вылетела у нее из рук, кофе с молоком пролилось на одежду. – Моя сестра не владела собой!
– Отпусти девушку! – велел мужчина, стоявший рядом.
Помимо бармена за стойкой, вокруг них уже собралась порядочная толпа.
– Монсеррат знала, что делает, – продолжала Эмма без сочувствия и страха. – Не то что мы.
– Отпусти ее! – кричали собравшиеся.
– Скажи им, чтобы не встревали, – велел ей Далмау, отмахиваясь от окружавшей толпы.
Эмма вгляделась в покрасневшие глаза жениха. Понятно, что он топит в вине угрызения совести. «Ее насиловали, насиловали, насиловали» – вот оправдание, чтобы не идти до конца.
– Далмау, – проговорила она размеренно. Тот ее отпустил, решив, что ссоре конец. – Мы оба виноваты.
– Нет, – стоял он на своем. – Хочешь взять на себя ответственность, дело твое. Я не хочу. Не обвиняй меня в том, что… – Далмау умолк, увидев, что окружен людьми. – Не смей меня обвинять! – тут же завопил угрожающе, и двое из тех, кто стоял кольцом вокруг пары, чуть не набросились на него.