Широков внимательно посмотрел на Щукина и тоже поднялся.
– Давай инструмент. Теперь я понесу.
Чем выше они поднимались, тяжело дыша, то и дело перекладывая сумку с одного плеча на другое, тем светлее становились стены. Внизу, у самой туши огромного, вмерзшего во льды подводного крейсера лед был голубовато-зеленым. Выше он стал белёсым и матовым, как застывшая карамель. А ближе к поверхности спрессованный годами снег еще не превратился в однородную промерзшую массу и походил на рыхлое суфле.
Когда сверху почувствовалось первое дуновение ветра, моряки погасили лампы и стал заметен слабый рассеянный свет, изливавшийся в черную дыру тоннеля вместе со свежим морозным воздухом. Здесь уже площадок для отдыха не было, и они присели прямо на ступеньки, наслаждаясь естественным, а не очищенным кислородом и отдыхая перед последним участком пути. Еще два года назад здесь и был выход, о чем свидетельствовала коряво нацарапанная отметка на стене. Но с каждым годом тоннель на поверхность становился все длиннее и подниматься по нему приходилось все дальше.
Когда дыхание выровнялось и снова можно было говорить, Щукин пнул ногой разбухшую сумку с инструментом и спросил:
– Слушай, Борис Борисович, я вот каждый раз как все это хозяйство таскаю, спросить хочу.
– Ну?
– Почему мы тащим по этой чертовой лестнице весь этот набор юного техника, а наверху, как правило, нужна отвертка ну и, молоток там, в крайнем случае.
Широков слегка улыбнулся, разминая затекшие ладони.
– А потому, салага, что когда тебе понадобиться что-то еще, кроме молотка и отвертки, то тебе придется снова бежать вниз, а потом снова наверх. А оно, зараза, обязательно понадобится, причем именно в тот день, когда ты решишь, что тебе хватит и одной отвертки.
– И часто такое случается?
– Что?
– Ну, что одной отвертки мало?
– Случается, будь спокоен, – уклончиво ответил Широков.
– Ну ладно, – согласился Щукин. – Это я понимаю. Но почему тогда не оставить сумку наверху? Вы же чуть не каждый день туда ходите.
– А вот этого нельзя.
– Но почему?
– Снегом занесет. Или утащит кто, – неохотно ответил Широков.
– Утащит кто, – чуть не плача, взвыл матрос. – Да кто утащит-то? Кто, Борисыч?
– Кто, кто… Нельзя. Инструкция на то есть, Паша. Инструкция.
Он тут же вспомнил утренний разговор с механиком и, раздраженный, поднялся первым. Молча закинув на плечо сумку он потащил ее наверх. Он уже не слушал Щукина, который тащился сзади и все бормотал: – Инструкция, вашу мать… Инструкция…
Непосредственно перед выходом, закрытым неровным, полупрозрачным куском пластика, они остановились. Лившийся из-за этой импровизированной двери свет был размытым и мутным, может лишь чуть более ярким, чем осточертевшее освещение люминесцентных ламп.