И тотчас же нахлынули на него воспоминания. Он думал о Гиве, об отчем доме и о том, что ждет его впереди. Саул думал о том, что Киш, отец его, достиг преклонных лет и знает только бесконечные труды и заботы ради его матери, Шломот, и ради него самого, их единственного сына. Он думал о Нааме, старой жене отца, потерявшей всех своих сыновей, думал, что эта старая женщина любит его отца Киша, Шломот и его без ревности, что все трое они для нее, как родные дети. Он думал о рабах и о прислуге, о полях и виноградниках, о скотине и водопое для ослов, — обо всем думал он с тоскою и грустью в сердце, потому что, как ни старался он представить их себе, он видел их не как живых, а как бы сквозь пелену тумана или сквозь стену-гору, будто забыл, как они выглядят.
Вдруг донесся до него голос, словно кто-то вскрикнул во сне, голос одинокий, не отдавшийся эхом. И только он один, пришелец, слышит этот голос. К кому взывает он? Не ему ли, Саулу, кричит кто-то, моля немедля помочь? А может, это голос души его? Голос души, зовущей разорвать сковывающие ее цепи.
Голос утих, исчез, но раздумья, порожденные им, продолжали будоражить Саула. Перед уходом из дома отец сказал ему, что собирается женить его на дочери Ахимааца из Кирьят-Иеарима. Его имя известно всем как имя честного и благочестивого человека. В его доме стоит Ковчег Завета из Шило, пока не построен еще Храм. О дочери его, Ахиноам, рассказывают, что она превзошла всех красотой и умом в наделе Биньяминовом. Он еще не видел ее собственными глазами, но образ ее запечатлелся у него в душе с той минуты, как он услышал о ней впервые. Несколько раз он видел ее в своем воображении похожей на свою мать, но моложе и нежнее ее. Теперь же к этому прибавились черты той красивой девушки, которая принесла им вечером еду и постелила постели.
Было радостно на сердце у него от того, что Ахимаац хочет отдать ему свою дочь в жены. Как только он вернется домой с ослицами, отец пошлет старейшину их рода, Авишая, в Кирьят-Иеарим просить Ахиноам у ее отца. Саул не сомневался, что девушка не откажется пойти за него, так как она уже наслышана о нем. Он знал, как тянутся к нему женщины, и чувствовал, что все девушки Гивы смотрят на него влюбленными глазами. Одно его печалило: затяжной обряд женитьбы, бесконечные танцы, сотни гостей, весь ритуал веселья — все было ему в огорчение. Будь на то его воля, умчал бы он со своей Ахиноам в укромное место, укрылся бы в горах и не показывался на людях много дней подряд.
Образ будущей невесты преследовал его. Но в душе он думал: «А если не отыщу ослиц? Неужели отец лишит меня Ахиноам? Неужели только так можно проверить, способен ли он, как подобает мужчине, обеспечить свою семью? Неужели он уже не доказал отцу, что достоин быть мужем среди народа своего? Разве не выполняет он все работы, поручаемые ему Кишем? Разве не увеличивает он богатство отца умелым уходом за ослами? Кто, как не он, унаследует все после отца? Ведь знает он, как любит его отец, знает, что, кроме его матери и сына, рожденного ею для него, нет у отца ничего в жизни. Зачем и к чему ему людской почет? Или надумал его мудрый отец пошутить над ним, чтобы возбудить в нем усердие в поисках убежавших ослиц? Так ли или иначе — Ахиноам будет его. Свидетелем тому — эта ночь».