Вместо ответа дон Хосе покачал головой и мягко ответил:
— Йо но морире…
Все четверо схватились за бока от смеха.
— Оставьте его тут, люди добрые, идите домой, — сказал им инквизитор. — Мы запросим у начальства, что нам делать с этим несчастным евреем, единственным, как мне кажется, оставшимся в нашем городе.
С месяц держали его в заточении. Были долгие и утомительные переговоры между инквизицией и гражданским судом, так как каждый из них доказывал, что подсудимый не подлежит его юрисдикции. Его несколько раз приводили к следователям, чтобы выпытать у него, кому он продавал свою крамольную, еретическую писанину. Ему угрожали жестокими мучениями, новой дыбой, костром, говорили с ним строго и мягко, били его нещадно, под конец ему устроили очную ставку с его старой сестрой — доньей Фортуной Коронель (таково было имя ее супруга дона Аврахама). Ничего не добились: улыбка не сходила с его губ, и только одно он все твердил: «Не умру, не умру, но буду жить!»
Убедившись, что справиться с ним невозможно, они вынесли решение, что он сумасшедший, и отправили его в ближайшую богадельню в Альгодоре. Три раза направляли его туда, и каждый раз он убегал оттуда и снова появлялся на улицах Толедо. Под конец они отступились и оставили его вместе с другими умалишенными бродить по столице.
Прошли недели и месяцы, его истощение росло, и, хотя голова его клонилась к плечу, он казался выше прежнего. Его одежда превратилась в отрепья, но почти черный от грязи батист украшал, как прежде, его шею. Борода росла дико, и вместо ухоженной, красиво подстриженной бородки спускалась на грудь грязными, черными патлами. Его веки были воспалены, но запавшие глаза светились покоем.
Его старшая сестра, подавленная поступком мужа, знала о несчастье своего любимого брата Йосефа (теперь, когда все «победили в своем зловонии», он, умалишенный, но не отступившийся от еврейства, стал ей еще дороже) и старалась помочь ему. Она звала его в свой дом поесть и переменить одежду. Он не являлся, она посылала ему пищу и одежду, но он ничего не брал, улыбался посланцу и, качая головой, говорил: «Не умру, но буду жить».
Но еще больше, чем его страданиями, ее сердце было тронуто судьбой его жены и мальчика, исчезнувших бесследно. По ее просьбе старший сын обращался во все места, куда направлялись изгнанники: в Португалию, Италию и Грецию, Турцию и Северную Африку, и хотя получены были кое-какие ответы, но никто не мог сообщить ничего о судьбе доньи Росы и ее ребенка. Возможно, что они утонули в море, умерли с голоду, от эпидемии вместе с другими несчастными, как часто случалось в те горькие дни. А сам дон Хосе вообще не поминал их, как будто забыл жену и сына.