, двигается на укрепившееся в Умани польское войско, сея на своем пути смерть и ужас, истребляя без пощады людей и грабя имущество. У всех жителей местечка опустились руки. Сопротивление было бесполезно. Осталось лишь одно: бегство. Вся еврейская община поднялась, захватив самое ценное, и направилась в ближайший город, расположенный в трех днях ходьбы.
Крестьяне отказались дать подводы. Они стояли у своих ворот и, засунув руки в карманы, с показным равнодушием глядели вслед убегающим. Часть польского населения присоединилась к евреям. Им угрожала та же судьба — полное уничтожение.
Не успели евреи покинуть Тетиев, как начались совещания нееврейского населения, живущего на окраинах: грабить еврейские дома прямо сейчас или подождать прихода батьки. Знающие люди помнили, что батько не любит, когда подобное происходит в его отсутствие. Поэтому было постановлено на собрании «Громады» (совета общины) ждать. Произошла заминка в отношении трактира — как это оставить его закрытым, когда бочки в нем доверху полны вином? Нашлись разумники, высказавшие такое предложение: когда евреи удалятся от местечка, десятерым хлопцам из числа смельчаков с мотыгами засесть в засаде. Выпрыгнув оттуда, они схватят «Хомку»-трактирщика и вернут его в местечко. Он снова будет их поить, но это будет вроде добровольно, хотя и по принуждению.
Так и поступили. Вначале, когда втолкнули трактирщика Нехемью в его дом, он был словно оглушен. От сознания своей оторванности от семьи и своей общины он не находил себе места в собственном доме. Страх же перед иноверцами лишил его покоя. Его борода и пейсы поседели, свалялись, в глазах притаился испуг, как у ведомого на закланье животного. Через день он понял, что ему остается только безропотно подавать горилку своим мучителям и отвечать на их шутки. Он даже стал записывать стоимость выпитого каждым в смутной надежде: «Сплавь свой хлеб по воде…»[41] — даже на пороге ада не теряй надежды…
В этом местечке жил старый почтенный еврей по имени Исроэл-Михл, молчаливый силач, двадцать лет работавший шамесом — синагогальным служкой, получивший эту должность в наследство от своих предков. Никто не мог вспомнить, чтобы шамес кому-либо отказал в услуге, будь то весьма почитаемый или самый незначительный человек в общине. Он никому не отказывал в помощи и безотказно обслуживал всех. Когда община собралась в синагоге и решила бежать из местечка, Исроэл-Михл тихонько ушел с собрания и спрятался на чердаке, в том месте, где в большой бочке хранятся оторвавшиеся от молитвенников и других священных книг ветхие листы. Никто не заметил его отсутствия. Когда вся община покинула местечко и установилась тишина, он незаметно вышел из своего укрытия, прошелся по двору и стал собирать в одну кучу необтесанные разбросанные камни, предназначенные для ремонта синагоги. Дрожащими руками втаскивал он тяжелые плиты в переднюю синагоги. Исроэл-Михл решил про себя: если иноверцы ринутся поганить Божий дом, рвать и топтать фолианты Талмуда (свитки Торы взяли с собой покинувшие местечко евреи, но толстые книги они не смогли унести), начнут разбрасывать отдельные, вышедшие по ветхости из употребления листы с упоминанием имени Бога, — то он не даст им проникнуть в священный дом, он станет защищать его с помощью этих камней.