Слёзы катились по сухощавому лицу Ягайлы. Витовт тоже прослезился, и ратные товарищи горячо обнялись.
— Еще одна просьба, — начал Витовт, — времени терять нечего: вели подымать рать — не дадим скрыться и устроиться крыжакам, заберём беззащитный Мариенбург и оттуда предпишем мир немцам.
— Ой, нельзя! Как идти отсюда, не отпраздновав победы? Никак не можно! — воскликнул Ягайло. — Чем упорнее победа, тем должно дольше оставаться на месте побоища, чтобы весь мир знал, что я победил и жду вторичного нападения. Это рыцарский обычай, и не мне разрушать его.
— Пусть так, но это делается тогда, когда победа сомнительна, когда отражённый враг только отступил от места боя, но ведь наша победа несомненна, отступивших нет, есть только убитые, пленные и бежавшие, да и тех мало. Какое же сомнение может быть в нашей победе? Кто может оспаривать её? Гроссмейстер, и маршал, и все чиновники ордена легли от меча и аркана. Вперёд, вперёд, дорогой брат! Возьмем Мариенбург, сокрушим последний оплот крыжаков и дадим вечный мир нашим землям.
— Хорошо, ты прав, мой дорогой брать, но я не могу решить подобного важного дела, не созвав панов Рады, пусть они скажут, что делать.
Витовт вспыхнул и отступил на два шага от Ягайлы.
— Ты ли это, сын Ольгерда, внук Гедимина, говоришь так?! Ты, прославленный герой, ты, водивший в победам многие знамёна, ты боишься каких-то панов Рады. Ты, король на Великой Польше и на Кракове, хочешь слушать каких-то крикунов? Опомнись! Помни, что всегда эта вольница губила Польшу, будь властелин, как я, как твой отец, как наш дед Гедимин, тогда ты будешь велик и силён.
— Хорошо тебе говорить так, сидя на Литве, ты — сам кровный литвин, сын обожаемого ею героя Кейстута, а каково мне? Что я полякам?! Бывший муж их королевы Ядвиги — и больше ничего. Они верят в мою счастливую звезду и покорны мне, это правда, пока она сияет ярко. А случись что, не спасут меня ни воспоминание о моей супруге, ни память побед, ни то могущество, до которого я довёл Польшу — оно против меня же обратится. Нет, дорогой брат и друг, пусть решат паны Рады, и будь по-ихнему.
Витовт в первый раз слышал от Ягайлы подобные слова, и это говорил монарх, чуть не тридцать лет уже царивший в Польше, герой и администратор, каких ещё не видывал польский народ. Улыбка недоверия сменилась лёгкой усмешкой жалости: действительно, Ягайло был жалок в эту минуту.
— Ну, так и быть по-твоему, зови панов Рады, только дай мне поговорить с ними.
— Избави Боже! — воскликнул в испуге Ягайло, — твоего вмешательства будет достаточно, чтобы они постановили совсем противное решение.