— С чего мне тебе верить?
— Потому что я поступил бы также. Потому что я тоже аутсайдер. Со слабой силой, слабыми показателями. Но с особенностями. Как и ты. Я ведь по сути… — Артур осекся и, окончательно понимая, приложил свою ладонь к…отражению себя в зеркале. — и есть ты. И был…все это время.
Все неожиданно встало на свои места. Не было никакого Артура. Никогда не было. Виталий поводил рукой перед большим зеркалом на двери, посмотрел на свои руки. Он не узнавал свою фигуру, но узнавал себя. Во взглядах, в мыслях. В едва заметных, только ему самому, движениях и реакциях.
Не было Артура Усенко, был только Виталий Коровяк.
Он закрыл глаза, погрузился в себя. Он и так уже это помнил:
Желание изменить себя всегда сопряжено с болью. С болью осознания. Сперва, обман — иллюзия, что все не так плохо. Вера, что проблемы придуманы и существуют у кого-то другого. Затем, зудящее чувство уверенности, что все станет лучше само по себе. А затем осознание: все, что хочешь изменить в себе — ты можешь сделать сам. Главное захотеть и приложить усилия. И это…
Такой обман.
Такая ложь.
Есть вещи не изменчивые, по своей природе, как солнце, что встает с одной стороны горизонта и садится с другой. Как законы физики. Ты можешь уверовать в свой полет, неистово махать руками, но это не изменит того, что твое тело встретится с землей при падении.
Виталий был полноватым парнем чуть за четверть века. Двадцать пять — это еще молодость, как говорила ему мама. Но в зеркале он уже начал замечать образующиеся изменения — приближение к тридцати годам. Пять лет ужасного ожидания смерти юности. Светлой поры молодости, которой у него никогда не было. Опять же, благодаря маме и папе, старавшихся воспитать в нем всё то, что в них самих не смогли воспитать. Где-то обманом, где-то грубой силой.
С самых ранних лет у Виталия была склонность к полноте, или как модно говорить в псевдоинтеллектуальных кругах: тип телосложения — эндоморф. В самом термине не было ничего плохого, но Виталий часто слышал от менее компетентных в вопросе метаболизма, людей, что, дескать, эндоморф — значит пожизненно жирный.
Издевательства в школе от сверстников, разумеется были. Но никто так не унижал парня, как его собственное зеркало. К четырнадцати годам, на фоне пубертата, бурной рекой полилась культура “доступности и вписок”. Девушки становились открытыми для новых опытов и знакомств.
Но только не с Виталием.
Кого возбуждают складки на животе и бока? Гинекомастия тоже не была частью эталонного шаблона.
Да и родители. Вечно сторонящаяся от конфликта мать, и отец со слюной во рту и пеной в глазах, кричавший, что ночевать “будешь только дома”!