Август О. работал шофером и, привыкнув подниматься чуть свет, нередко просыпался еще до того, как зазвенит будильник. Так было и в то утро. Он лежал с открытыми глазами, наслаждаясь минуткой ленивой праздности и без определенной цели смотрел в комнатный сумрак. Совершенно случайно взгляд его упал на секцию у противоположной стены. И вдруг он увидел, что из-под секции выполз вроде бы толстый темный червь и побежал, извиваясь, по полу. Сперва Август только, оторопев, глядел, пока не догадался зажечь ночник. И при свете увидел: то, что показалось ему червяком, на самом деле ручеек.
— Ну знаешь! — в очередной раз судорожно вздохнул Август и с боевым кличем — Где эта стерва?! — вскочил с кровати и в одних кальсонах кинулся к секции, в пылу гнева уже приговорив виновницу к высшей мере наказания, так как человек он был горячий.
Однако эта (как он позволил себе выразиться) «стерва», чувствуя опасность, уже переметнулась под кровать и из полутьмы смотрела широко открытыми глазами, в которых горел смертельный страх.
— Кис-кис-кис! — став на четвереньки, подманивал Август и тянулся за кошкой, однако Принцесса не вылезала и, забившись в угол, сидела там серой тенью.
— Черт бы тебя побрал! — наконец плюнул он и взялся за брюки, и, одеваясь, понемножку остывал и уже засомневался, так ли уж кошка заслуживала смерти, ведь человек он был горячий, но справедливый, и потому решил ограничиться трепкой. Однако же войдя на кухню — поставить на газовую плитку чайник, он махнул рукой и на это намеренье, так как вполне логично рассудил, что проблему это не решает. От кошки надо избавиться — и навсегда! Но так как ему (привожу мысли) «пачкать руки кровью не хотелось», он придумал выход, казавшийся ему самому оригинальным, и разыскал под стрехой крепкий суровый мешок, в котором кошке предстояло (опять привожу мысли) «отправиться на поиски счастья».
Август О., конечно не знал, что таким способом Принцесса путешествовала уже дважды, и еще меньше мог он предвидеть, что и третий вояж не будет в ее жизни последним. Знай это Август в то утро, очень возможно — он бы над кошкой сжалился и, в конце концов, примирился бы с тем, чтобы сосуществовать с ней под одной крышей, как же он постепенно примирился с наличием Микси, Пецика и Фестиваля. Впоследствии он искренне сожалел о содеянном, с мучительными укорами вспоминая подробности происшествия, которых помимо него самого и Принцессы никогда не узнала ни одна живая душа, и которых он тем не менее стыдился. Вновь и вновь себя мучая и терзая, он восстанавливал в памяти, как он пыхтя выуживал из-под кровати кошку половой щеткой, заранее включив радио, точно (привожу мысли) «в сценах пыток в итальянcких фильмах». В какой именно момент в нем проснулась жалость? Когда он с мешком в руке рысцой кинулся в калитку и через плечо оглянулся на темное женино окно (ведь Мудите, само собой, еще спала)?