Дочь (Толстая) - страница 33

А в тылу события принимались легко, поверхностно... Точно люди были под гипнозом - не слышали, не видели, не понимали того, что происходит. Не видели темных грозовых туч, медленно ползущих и застилающих поверхность земного шара.

В отряде мы тоже жили своими маленькими интересами.

Было тихо. Изредка над нами пролетали аэропланы; раза два немцы обстреляли нас шрапнелью. Но никого не ранило. Шрапнель, разрываясь, противно визжала, и осколки ее, как на пружинах, подскакивали на крышах палаток. Как сейчас помню, поляк портной шил на машине около палатки. Когда осколки шрапнели стали падать около него, он спокойно и деловито перенес свою машину в другое место и продолжал работать.

Во всех трех летучках люди делали свое дело. Лечили больных, перевязывали раненых.

Но во второй летучке было неблагополучно. Врач издевался над царской семьей, критиковал режим и всегда косо и недружелюбно смотрел на меня, когда я к ним приезжала. Он был дружен с одной из сестер, и они постоянно о чем-то таинственно беседовали.

Впоследствии, после переворота, этот врач устроил целую большевистскую революцию во второй летучке, и мне пришлось ее расформировать.

Вероятно, везде, во всех частях и отрядах были скрытые советские агенты, о существовании которых никто и не подозревал. Одним из таких крупных агентов, спрятавшимся под видом помощника уполномоченного, в нашем Всероссийском Земском Союзе был товарищ Михаил Фрунзе.

Много позже, после опалы Троцкого, Фрунзе был назначен главенствующей тройкой - Сталиным, Зиновьевым и Каменевым - военным комиссаром и до конца своей жизни был одним из виднейших членов коммунистической партии.

Никто никогда не узнает, отчего погиб Михаил Фрунзе. Умер ли он естественной смертью или, как говорили в Москве, был убит по приказу Сталина.

В Земском Союзе он вел себя скромно. В обществе уполномоченных в Минске, на Захарьевской, 63, его не принимали. Был он не свой, хотя и держал себя преувеличенно почтительно со всеми нами.

Молча, склонив голову, выслушивал распоряжения. "Слушаюсь, так точно..." И действительно, точно и аккуратно выполнял порученное ему дело. Его считали ничтожеством. Я не помню его лица. Такие лица ничтожных, бледных людей не запоминаются. В его лице не было ни характера, ни силы.

* * *

Во второй части эпилога "Войны и мира" Толстой задает вопрос: "Какая сила движет народом?" И отвечает: "Единственное понятие, посредством которого может быть объяснено движение народов, есть понятие силы, равной всему движению народов".

"Если источник власти лежит не в физических и не в нравственных свойствах лица, ею обладающего, то очевидно, что источник этой власти должен находиться вне лица - в тех отношениях к массам, в которых находится лицо, обладающее властью.