* * *
- ...Вашу мать!
Персонал повскакивал с мест, одна из сестер пронзительно взвизгнула.
- Сволочи!! Мать вашу!..
Тяжелый кулак с силой ударился о стол. Задребезжала посуда, стоявшая с краю чашка женщины-врача подскочила и со звоном упала на пол. И снова дернулся в разные стороны испуганный медицинский персонал.
Заведующий хозяйством подскочил с заискивающей улыбкой:
- Что с вами, товарищ? Успокойтесь!
- Сволочь! Посылаете в такую погоду! А сами в тепле чаёк попиваете!
Лицо серое, забрызганное глиной, такое же серое, как залепленная грязью шинель. Дрожат губы, дергается круглый подбородок, убегают глаза.
- Не надо так... Поговорим завтра!
Я положила руку на его корявый рукав, на минуту поймала голубые глаза. И вдруг он весь осел, сжался...
- Двуколка перевернулась. Замучился... Никак не вылезешь, лошади потащили, ногу прихватило. Разве так можно? - рассердился он опять. - Засветло надо больных отправлять!
Вышел, хлопнув дверью и оставив за собой лепешки грязи. Аккуратненькая сестра-хозяйка встала и собрала с полу осколки чашки.
- Мозговой аффект, - сказал врач, - он был контужен. Санитары говорили, что у него бывают иногда припадки. Один раз чуть товарища топором не зарубил.
- То ли еще будет, - сквозь зубы процедил заведующий, - если бы это животное знало, что его могут расстрелять за оскорбление начальства, поверьте мне, никаких бы аффектов не было! Дисциплины нет...
- Что бы там ни было, избавиться надо от этого человека, - сказала женщина-врач, - он опасен для больных, он опасен для нас...
- Ах, как я испугалась! Я думала, он нас всех перебьет! - И хорошенькая сестра с каштановыми волосами, спускавшимися колечками на лоб, покосилась на старшего врача, который за ней ухаживал. - Почему вы не остановили его, Николай Петрович?
- Человека, действующего под влиянием аффекта, ни в коем случае не следует раздражать... Давайте лучше сыграем в шахматы.
Было душно в комнате, душно от разговоров. Бушевал ветер, дождь порывами бил в окно. А где-то там, в темноте, в тесных солдатских бараках назревало большое, жуткое. Его глушили годами, и вот теперь оно вырывалось безобразными неумелыми порывами, вырывалось с невероятной, стихийной силой.
Савельев мог ударить, убить. Было страшно от этой мысли, но злобы, возмущения не было. Убил бы и не был бы виноват, а только жалок.
Я говорила с ним на другой день.
- На кой нам черт эта революция! Вместо царя Львовы там или Керенские. Все равно сидеть в окопах, во вшах, в грязи! - говорил он, захлебываясь, спеша, точно боялся, что не успеет высказать всё. - Вон, ваш поляк распоряжается, в тепле чай и вино попивает... А чем мы хуже его? Я жену больше года не видал...