В Лос-Анджелесе можно купить такую сивуху за пару центов и целую пинту за шесть. В каждом квартале алкашей наберется с полсотни запросто. Их так и зовут – «бухарики», и, к счастью, они не доживают до того, чтоб обзавестись семьями. Тюрьмы и больницы набиты ими; их там «исцеляют». В ночлежках, притонах и товарняках их за ночь подыхает в среднем душ сорок.
Словом, прихожу я домой, усаживаюсь, ноги на стул, и делаю добрый глоток. На вкус водянистое, но крепкое. Засосал еще, вкус уже лучше. Откидываюсь на подушки, закуриваю, разминаю пальцы на ногах и уже предвкушаю следующий глоток, как вдруг приходит Фрэнки; сбрасывает на ходу туфли и прямиком к дивану. Она высокая, прекрасно сложенная девица, копия папы, только волосы у нее совсем светлые.
– Опять поддаем? – дружелюбно бросает она.
– Принимаем. Хочешь глоточек?
– Только не эту бурду. Я уже сегодня пропустила три скотча. Стряслось чего? С Робертой не поладили?
– Да нет. Сам не знаю чего, – говорю.
– Ерунда, – говорит Фрэнки. – Я люблю Роберту, а уж детишек... Только дурак ты, дурак, скажу я тебе. Ты к ней несправедлив. Ты же знаешь, как она терпеть все это не может.
Я глотнул еще.
– Кстати, – говорю, – когда мы твоего муженька увидим здесь?
– Сама бы хотела знать, – говорит Фрэнки.
– Прости, у меня что-то на душе гадко.
– От этого пойла одна чернуха. А утром такая будет похмелюга.
– Так то утром. А сегодня – это сегодня.
Фрэнки раскрывает сумочку и дает мне полдоллара.
– Иди купи полпинты виски. Это не то что твоя отрава.
– Не хотелось бы мне брать у тебя деньги.
– Да брось ты. Иди скорей, я тоже с тобой выпью.
Я надел ботинки и пошел. Когда я вернулся, у Фрэнки в руках было письмо; глаза красные.
– Ты что думаешь о папе? – спрашивает она.
– А что с ним такое?
– Разве мама тебе не показывала это письмо? Я думала, ты знаешь.
– Дай посмотреть.
– Только не сейчас. Я отнесу его к себе в спальню. Завтра почитаешь.
– Послушай, – говорю я ей, – что бы там ни было, это меньше расстроит меня, чем если я не буду знать, в Чем дело, раз уж все равно знаю, что что-то не так. И не спорь, ради Бога. А если собираешься тут сопли разводить, иди лучше куда-нибудь в другое место. Меня эти потоки слез уже до ноздрей достали.
– Сукин ты сын, – бросила Фрэнки, вытирая глаза, и съязвила: – Знаешь про гремучую змею, у которой нет норы, чтобы шипеть?
– Да заткнись ты.
Я быстро пробежал письмо. Ничего особенного там не было. Говорилось только, что они не могут больше держать папу Там. Слишком, дескать, от него много беспокойств.
– Придется, видать, забирать его.