Нет, так жить нельзя. Такая жизнь не подходит приличному человеку, обладающему смелостью и порядочностью.
Я вычислил правду, когда мне было лет пять. А еще через некоторое время, когда я получил свободу передвижения, когда смог сам, втайне от других, отправлять и получать корреспонденцию, я нашел подтверждение своим умозаключениям.
До того, как мы переехали в этот штат, у моего отца была практика в другом месте. Но никаких записей о рождении сына у мистера Джеймса Эштона или о смерти миссис Эштон там не осталось. Однако существовала запись о рождении сына у некоей Хэтти Мэри Смит (цветная, незамужняя, первые роды). И лечилась она у доктора Джеймса Эштона.
Понятно?
Пожалуй, это мне следовало бы воскликнуть: ПОНЯТНО!
На самом деле я выругался, потому что догоревшая сигарета обожгла мне пальцы.
Я бросил ее на пол, растер подошвой и постучал в дверь комнаты моей матери.
— Мама, — позвал я, — мамочка, — я постучал громче, — ты слышишь меня? Лучше ответь, не то твой сынок рассердится и доберется до твоего гнездышка. Ты знаешь своего мальчика и знаешь, что он так и сделает. Он ждет еще пять минут, а потом...
И я начал вслух отсчитывать время по своим наручным часам. Заскрипела кровать, и я услышал приглушенный звук. Глухой, неясный звук — не то вздох, не то всхлип.
— Так-то лучше, — сказал я. — Слушай хорошенько, потому что это касается тебя. Я расскажу тебе, как я покончу с тобой и с моим дорогим папочкой... Я собираюсь отвезти вас обоих в некое безлюдное место и сковать цепями. Я так скую вас, чтобы вы находились порознь, но в то же время и вместе. Вы будете недосягаемы друг для друга, но в то же время и неразделимы. И я сорву с вас одежду, и обнажу ваши похотливые шкуры. Зимой я стану окатывать вас ледяной водой, а летом — душить одеялами. Вы будете визжать и дрожать от холода, а потом орать и корчиться от жары. Вы лишитесь голоса, и вас никто не услышит.
Это продолжится семнадцать лет, мама. Нет, я буду справедлив и сброшу со счетов два года. Потом я верну вас в этот дом, уложу вдвоем в кровать и покажу вам, что такое ад, хотя для вас и там будет недостаточно жарко. Я предам вас огню. И дом тоже. Я предам огню весь этот проклятый городишко. Представь себе, мама! Все население, все семьи — отцы, матери и младенцы, дети, деды и прадеды, — все сгорят и будут свалены в кучи в самых нелепых сочетаниях. Так все и будет, мамочка. Всему свое время.
Она застонала как-то по-особенному, словно причитая о погибших.
Я отрешенно слушал, размышляя, что, пожалуй, избавлю Пита Павлова от задуманного мною истребления.