Ну что ж, в брюках и фуфайке, хоть и не в костюме из бутика, киллер существенно повысил свои шансы поймать машину и вообще выбраться незамеченным из окрестностей больницы. Еще Костик сказал, что весь убойный отдел в данный момент трудится над составлением композиционного портрета беглеца, за неимением фотографии (я покраснела и отвернулась).
Совещание продолжалось около трех часов, но ни чему более конструктивному, чем повсеместное патрулирование с фотороботом в руках, наша мозговая атака не привела.
Можно, конечно, было еще показать композиционный портрет по телевизору, объявить приметы сбежавшего и обратиться за помощью к населению, но уж больно не хотелось позориться.
Мне безумно захотелось напиться, причем в одиночестве. По дороге домой я купила бутылку “Мартини-бьянко” и выпила ее одна, заснув прямо на кухне в одежде. Стало легче только на время сна, зато голова назавтра раскалывалась так, как будто я всю ночь билась головой о батарею.
* * *
Два следующих дня убойный отдел в полном составе занимался поисками “Петрова”. На всякий случай запросили Центральное адресное бюро и проверили сплошняком сто шестьдесят Петровых И. Ю. Мимоходом нашли двух самовольно покинувших колонию-поселение, одного Петрова, находящегося в федеральном розыске, одного умершего, — пришли к нему домой, а он лежит с алкогольной интоксикацией лицом в салате, как потом выяснилось.
Я допросила чуть ли не весь персонал травматологического отделения — с нулевым эффектом, и двоих героев дня — охранников, из-под носа которых ушел наш клиент. Эти два тупых любителя эротических картинок, по-моему, даже не поняли, какие неприятности себе огребли.
Киллер не находился. Было понятно, что он где-то лег на дно, затаился, пока не спадет паника, но РУВД упорно продолжало патрулировать.
В субботу я лихорадочно занималась домашней работой, развлекала ребенка, чуть ли не переклеила обои, лишь бы не зацикливаться на своих чрезвычайно глупых промахах. В воскресенье я не выдержала психологического напряжения, твердо решив, что в понедельник подам рапорт об увольнении, поскольку вопиющему непрофессионализму не место в следствии. Депрессия зашла настолько далеко, что ребенок по собственной инициативе, втайне от меня, позвонил дяде Леше Горчакову и сказал ему что-то в том смысле, что мама вот-вот уйдет из прокуратуры, и дяде Леше Горчакову придется самому расследовать все дела, если он не примет экстренных мер.
Дядя Леша Горчаков намек понял, снарядил жену, и они приехали спасать меня от необдуманных поступков. В результате мне стало еще хуже, поскольку спасение вылилось в производственное совещание. Мы снова обсудили все допущенные мной промахи в работе по этому пресловутому делу, и, несмотря на благородные заверения горчаковской жены в том, что ее муж виноват в сложившейся ситуации ровно настолько, насколько и я, раз уж он тоже имел некоторое отношение к этому делу, я продолжала посыпать пеплом именно свою голову.