— Люда, а одет он как был? Ты не запомнила?
Люда с готовностью ответила:
— Запомнила. На нем были джинсы синие, поношенные. Кожаная черная куртка, правый край ворота потертый, под курткой синяя клетчатая рубашка. Знаете, теплая такая. Фланелевая. На ногах — кроссовки, размер сорок первый. Ну, сорок второй. “Найк” — “левый”, не фирменный, они очень сильно поношенные, стоптанные просто. Такие продаются на барахолке у метро “Звездная”, я знаю, в каком ларьке. На правой кроссовке шнурок грязный, и на одном конце нету такой металлической фигульки.
Вот эта металлическая фигулька, наверняка призванная оживить сухой протокольный язык, которым Люда описывала приметы, меня доконала. Люда явно заучила текст, и если Васильков считает, что я этого не пойму, то он сам дурак.
— Люда, а сколько раз ты этого парня видела?
— Один, — ответила она, нисколько не смутившись.
— А сколько времени он с Вараксиным разговаривал?
— Секунд тридцать, — сказала Люда тем же бесстрастным тоном. — Да, у него еще ремень был такой — с металлической пряжкой, типа солдатского.
Я решительно поднялась.
— Коля, можно тебя на минуточку? — пригласила я Василькова на выход голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Коленька покорно пошел заумной в коридор, перед этим ласково потрепав по плечу свою липовую агентессу.
Выйдя из кабинета, я плотно прикрыла дверь и зашипела на Василькова:
— Зачем ты мне ее привел? Если тебе надо кого-то отработать, сказал бы сразу, без этого спектакля. Только учти, что в камеру сажать без серьезных оснований никого не буду. Я в такие игры не играю.
— Ты о чем? — удивился Коленька. — Все так классно идет, ты ей понравилась. Ты молодец.
— Васильков, я же ясно сказала, я в такие игры не играю. Не надо делать из меня дуру. Она такая же свидетельница, как я композитор. Да еще и наркоманка. Других у тебя не было в запасе?
— Маша, ты что?! — Коленька посерел лицом. — Ты что, думаешь, я тебя дурю?! Да зачем мне это надо?!
— Мало ли! Мог бы сразу мне сказать, кого надо отрабатывать, а не устраивал бы показательные выступления! — я никак не могла успокоиться, а дурацкие оправдания Василькова только заводили меня еще больше.
— А, тебя смущает, что она так уверенно приметы называет? Я же тебя предупреждал — ничему не удивляйся.
— Коленька, — я выдавливала слова сквозь зубы с плохо скрываемым бешенством, — не может нормальный человек за тридцать секунд разглядеть и татуировку, и пояс солдатский, и даже отсутствие рогульки…
— Фигульки, — поправил меня Васильков.
— Да, конечно, это меняет дело, — я все еще кипела бешенством. — А даже если и разглядит, то не запомнит, уж поверь моему опыту. А если человек еще и наркоман, то о чем может идти речь?