– Подумаю, – вяло пообещал Мальгин.
Закиров застегнул «молнию» папки, поднялся и пообещал, что скоро они снова увидятся. Сделав пару шагов, остановился и обернулся.
– Я знаю, что парни вроде тебя, выходцы из спецслужб, нас, прокуроров, недолюбливают. И к методам нашей работы относятся высокомерно. Мы в вашем понимании мелко плаваем, мало что умеем. Все это пустой гонор, который скоро из тебя выйдет. Потому что того, четвертого персонажа с кладбища, я найду. Обещаю, что найду. И тогда… Ты сам знаешь, что с тобой случиться. Ты пожалеешь, что не погиб тогда, вместе с Елисеевым.
Закиров ушел, Мальгин тоже поднялся и, опираясь на палку, зашагал к больничному корпусу. Так или иначе, этот тип сумел испортить ему настроение. Наверно, этого он и добивался, за этим и приходил.
***
После обеда, когда в больнице начинался тихий час, Мальгин раскрыл тумбочку, вытащил из нее цивильную рубашку, брюки и пару ботинок. Стянув с себя казенные тряпки, проштампованные печатями, с намертво пришитыми бирками, стал переодеваться. Сосед по палате дремал, закрыв лицо газетой, за распахнутым окном шумели тополя, слышался птичий гомон и ругань маляров, красивших больничный фасад. Самое время удрать на пару часов.
Порядки в ведомственном лечебном учреждении не отличались особой строгостью. После утренних процедур до самого вечера можно было слоняться по территории, отгороженной от мира глухим забором или, если есть гражданские вещи, удрать в город и возвратиться на место к семи вечера, когда здесь устраивали что-то вроде переклички пациентов, отмечая в журнале тех, кто отсутствует.
Мальгину удалось попасть в ведомственную, полупустую больницу стараниями приятеля из столичного департамента здравоохранения. После взрыва на кладбище Мальгина, изрекающего кровью, привезли в одну из клинических городских больниц, в огромное семнадцатиэтажное здание, куда можно было запросто переселить всех жителей какого-нибудь среднерусского городка. После полутора суток, проведенных в реанимации, Мальгина засунули в тесную палату с огромным окном, выходящим на солнечную сторону. Штор на окне не было, даже форточка не открывалась, створки окна присобачили гвоздями к раме, поэтому жара и духота в палате стояли непереносимые. Кроме того, в комнатенку, рассчитанную максимум на четыре места, каким-то чудом запихнули восемь кроватей, на которых стонали и бредили больные с тяжелыми травмами.
Промучившись сутки, Мальгин, опираясь на палку, покачиваясь, как тостинка на ветру, добрел до столика дежурной сестры, воспользовавшись ее отсутствием, накрутил номер чиновника московской мэрии. «Слушай, если ты не вытащишь меня из этой помойки в течение двадцати четырех часов, не устроишь перевод в другую больницу, поприличнее, я просто сдохну, – сказал Мальгин. – Натурально отброшу копыта. Поэтому заранее приглашаю тебя на похороны и поминки. Водки будет много, приходи, не пожалеешь». Чиновник не выразил энтузиазма, перевод из больницы в больницу дело хлопотное, но сказать «нет» Мальгину, в свое время оказавшему кое-какие услуги, язык не повернулся. «Я постараюсь, – ответил собеседник. – Не все в моих силах, но я постараюсь».