Один из стражей обернулся к Анастасии Анатольевне, и она увидела юное приветливое лицо и добрые карие глаза и замолчала: ей расхотелось говорить колкости.
- Понимаете? Нам приказали, - милиционер глянул на товарища, и тот тоже повернулся к Анастасии Анатольевне, такой же юный, приветливый, кареглазый, и ребята улыбнулись друг другу для поддержки, - понимаете, всем интересно...
- Полынья,- обернулся и старший, и был этот грозный блюститель порядка такой курносый и веснушчатый, словно сюда, на берег, сошел с лубка, где в расшитой русской рубахе отплясывал под березой. - Видите? Полынья, - заученно, как урок, повторил он.
- Но почему моей жизнью должны распоряжаться вы, а не я? - стараясь скрыть улыбку и придать голосу строгость, спросила Анастасия Анатольевна,
- Вы видите? Полынья. Может быть беда, - уныло повторил капитан; в лексике родного языка он был явно не силен.
- Пропустите! Пропустите! - раздалось сзади грубовато-требовательное, и мужская рука деловито и нагло раздвинула женские фигуры, и вот он сам, хамоватый и сановитый, появился у спуска и напористо шагнул к ступенькам. Но милиционеры не дрогнули.
- Нас поставили не пускать. Не положено, - сказал капитан, и мужик, многозначительно промолвив "да?", пошел прочь.
- Мне только водички набрать, - просила, не сдаваясь, бабулька.
- Все идут только водички набрать. Вернутся те, будем других запускать. Партиями, - сказал капитан, и лейтенанты невесело засмеялись.
А к поющей, Бога славящей белой лужайке, со смехом перекатываясь через парапет и рискуя упасть с крутого склона, шли и шли люди.
- Ребята, вы же видите, люди прыгают через парапет. Какая вам разница, где я пройду? Или вас только видимость порядка интересует? - ворчливо заговорила Анастасия Анатольевна и снова замолчала: язык ее, всегда легкий, острый, быстрый, плавающий в родной речи без руля и ветрил и нутром чующий фарватер, сегодня был тяжел и неповоротлив, словно чистый морозный воздух мешал сыпать словами.
- Ну, вы молодую не пускайте, ей еще жить надо, - предательски забубнила бабка, подставить решила, заложить за банку святой водицы, ну, бабуля, креста на тебе нет. - А я уж старая, мне все равно умирать, так с Господом бы, сыночки.
И снова деланно засмеялись лейтенанты, стараясь никого за своей спиной не видеть.
- Я понимаю, вы не пускаете детей. Но почему вы за меня, за взрослого человека решаете, как мне распорядиться моей жизнью? - с трудом заговорила Анастасия Анатольевна, и вновь лейтенанты глянули на нее, и один из них повторил, грустно, без надежды быть понятым: "Вы понимаете, - и он посмотрел прямо в глаза Анастасии Анатольевны, - у нас - приказ...", и она, прямо глядя в юные глаза, чуть улыбнулась ему, и добрая ее улыбка, и грустный взгляд, и горькая усмешка громче ее языка и яснее всех известных ей слов говорили: "Понимаю, мальчики. Да что уж тут не понять? Куда вас только не бросают, безоружных, бесправных? Прогулка у вас сегодня, мальчики, хорошая добрая зимняя прогулка. А давно ли вы вернулись из Баку? А куда еще вас направляли в качестве безвозмездной гуманитарной помощи? И что ждет вас завтра? А генсек наш, чуть что, так сразу спит, и Бог его, антихриста, не разбудит. А армия и вы - проклятые ответчики перед своим народом, который мечтали охранять," - и слезы, далекие, глубинные, чуть тронули глаза Анастасии Анатольевны, и ребята-милиционеры поняли, почувствовали, что все она понимает и сочувствует им, а многое ли в этой жизни мы ценим больше понимания? - и тут капитан, что минуту назад развернулся на ее слова, чтобы вновь произнести свое "не положено", поднялся ступенькой выше и отвернулся, словно увидал что-то важное за спинами людей, и мальчики-лейтенанты, не глядя друга на друга, чуть раздвинулись, и, благодарно улыбнувшись им, Анастасия Анатольевна шагнула вниз, к реке, и тут же милиционеры своими телами закрыли проход, и бабулька аж задохнулась, онемев от увиденной картины.