– Что ж, тогда мы попытаемся убедить его на какое-то время уехать отсюда.
– Пусть убирается из этого дома подобру-поздорову!
– Мы ему это втолкуем.
– Я из сил выбиваюсь, чтоб воспитать моих детей, как оно положено, я ведь вижу, что нонешняя детвора только дурака валяет да курит анашу, а в голове одни прыгалки да пикалки.
Внезапно град ударов по входной двери заставил Гуса встрепенуться.
Хозяйка шагнула к ней и распахнула ее перед пожилым темнокожим мужчиной в лохмотьях, которые были прежде купальным фланелевым халатом. Он не скрывал своей ярости.
– Здорово, Харви, – сказала женщина.
– У меня башка раскалывается от тутошного ора, – сказал гость.
– Он опять меня поколотил, Харви.
– Коли не можете поладить промеж собой, лучше выметайтесь из моего дома. У меня здесь вы жильцы не единственные.
– Чего тебе тут надо? – раздался крик хозяйкиного мужа, и тот в три сердитых прыжка пересек всю гостиную. – Плату за квартиру мы внесли, так что тебе тут делать нечего. У тебя и прав таких нету сюда вваливаться.
– Мой дом, что хочу, то и делаю, и права тут я сам себе устанавливаю, – ответил мужчина в халате.
– Ну-ка, уноси скорей отсюда свою задницу, не то я вышвырну тебя вон, – сказал тот, что в майке, и Гус убедился, что владелец дома был вовсе не так свиреп, как казался. Невзирая на то, что между ними уже стоял Рэнтли, Харви благоразумно отступил.
– Кончайте, – сказал Рэнтли.
– Ну чего бы вам не увести его с собой, а, начальники? – спросил Харви, сникая под жестким взглядом коренастого крепыша в майке.
– Ага, чтоб ты тут мог увиваться за моей бабой да в ухо ей сопеть? Это бы тебя еще как устроило, скажешь – нет?
– Почему бы вам, сэр, не отправиться к себе? – сказал Рэнтли владельцу.
– А мы бы тем временем все утрясли.
– Да вы, начальники, не беспокойтесь, – сказал тот, что в майке, сверля Харви слезящимися черными глазами и в деланном презрении скривив синеватые губы. – Я не стану его обижать. Это же писунок.
В умении оскорблять они кому угодно дадут фору, подумал Гус. И с каким-то благоговейным страхом взглянул в это черное грубое лицо: вон как раздуваются ноздри, а все вместе – и глаза, и рот, и ноздри – словно лепят портрет самого Презрения.
– Коли у меня рука и зачешется, я даже пальцем его не трону. Он ведь не мужчина. Так, недоразумение.
У них есть чему поучиться, думал Гус. Других таких во всем мире не сыскать. Страшновато, конечно, зато можно узнать много полезного. Да и где найти такое место, чтобы не было страшновато?..