Всё утро в мозгу его мелькали какие-то неясные идеи. Из густого тумана на него мчались призрачные всадники; что-то крикнув, они проносились мимо и, прежде чем он успевал рассмотреть их и разобрать брошенные на скаку слова, исчезали из виду, а он опять изнемогал от волнения и тревожного ожидания.
Он был совсем один. За последние две недели Кен лишь забегал на минутку, входил в лабораторию веселым, беззаботным шагом и тут же исчезал, взглянув на Дэви блестящими глазами и рассеянно насвистывая какую-то песенку, в которой не было мелодии, а был лишь ритм; это могло означать только одно: у Кена появилась девушка.
Две недели назад, когда Кен позвонил рано утром и сказал, что не придет сегодня в лабораторию, Дэви мгновенно понял, что он сейчас лежит в постели с девушкой, либо его постель ещё хранит тепло женского тела, а девушка лишь минуту назад убежала к родителям, к мужу или просто чтобы соблюсти приличия и, наспех чмокнув его на прощание, пылко пообещала вернуться при первой возможности.
Дэви понял это, но между ним и Кеном всегда существовал молчаливый уговор не выдавать ни друг друга, ни своих девушек. Считалось, что Дэви ничего не знает, если только Кен не находил нужным сказать ему правду; поэтому Дэви, уже обо всем догадавшись, спросил:
– В чём дело? Ты нездоров?
– Немножко переутомился, малыш, вот и всё, – небрежно отвечал Кен с той обаятельной искренностью, которая даже самую явную ложь делала правдоподобной. – Может, если я поброжу немножко и потолкую сам с собой, мне и подвернется какая-нибудь идея. А ты ещё ни на что не набрел?
– Нет, – сказал Дэви. – Пока нет. Только ты, пожалуйста, не пропадай.
– Ни в коем случае! – горячо заверил его Кен, однако Дэви не сомневался, что Кен, разговаривая с ним, не выпускает из объятий девушку.
– Я позвоню тебе в полдень. Может, позавтракаем вместе.
Но, как Дэви и предполагал, в полдень Кен позвонил и сказал, что он всё ещё ни к чему не пришел, и хоть в голосе его слышалось огорчение, он как бы молил оставить его в покое, и Дэви не настаивал на встрече. Кен мог напрягать мозг и предаваться отчаянию лишь до известного предела, а потом внезапно сбрасывал с себя тяжкий груз и, пробормотав: «А, к черту!», устремлялся прочь, ухватив под руку любую девчонку, которой стоило только улыбнуться ему. Через минуту он уже влюблялся в неё с таким же самозабвенным пылом, с каким, без всякой, впрочем, пользы, бился над разрешением проблемы. Он должен был всё время видеть её, чувствовать рядом, ласкать и ласкать, словно хотел, чтобы неутомимое тело послужило примером ослабевшему мозгу. Потом, когда он и девушка доходили до полного изнеможения, уже не соображали, чье обнаженное тело они чувствуют под рукой, свое или чужое, Кена охватывала умиротворенная нежность и он вдруг начинал понимать, что его мозг, о существовании которого он из злости старался забыть, всё это время ни на минуту не переставал работать. Девушка, лежавшая в его объятиях, замечала, что несмотря на всю её нежность он становился невнимательным и рассеянным, и тогда ничего уже нельзя было поделать: он постепенно освобождался и от неё и от безумных обещаний, которые надавал, желая лишь одного – поскорее вернуться к работе.