Гринь был до слез благодарен попу. За то, что не побрезговал, пришел и справил все как надо. За то, что разрешил на кладбище хоронить, — правда, в самом дальнем углу, у пустоши, но все-таки в ограде.
Поп остановился. Поморщился, посмотрел Гриню в глаза; Гринь ждал этого разговора — и все равно втянул голову в плечи.
— Дите… как?
Дите, Гринев новорожденный брат, сладко проспал все поминки. За печкой, в приготовленной матерью корзине. В сухих пеленках. Многие из поминавших в тот вечер несчастную Гриневу мать и знать не знали, что он выжил, — как-то само собой считалось, что и дите закопали тоже.
Гринь, преодолев отвращение, рассмотрел братишку. Ни рогов, ни копыт, ни хвоста у младенца не было. Хороший младенец, только на правой руке четыре пальца, а на левой — шесть. То же и с ногами.
— Нечистое это дите, чумак. Непорядок, что Ярина померла, а этот остался… Не к добру.
— В хате кадили, — сказал Гринь запекшимися губами. — Побрызгали, освятили… Ничего ему не сделалось.
— Кабы так просто, — поп поморщился снова. — В хате образа, а этот… не называть бы… под образами… повадился…
— Что делать-то, батюшка? — спросил Гринь. — В монастырь бы отдал его… так до монастыря дорога двое суток, по лесу, замерзнет…
— Кормишь его? — отрывисто спросил поп. Гринь сглотнул:
— Молоком. Еще куклу ему свернул из хлеба жеваного.
~ Кормишь, — повторил поп с непонятным выражением. — Ну, корми…
Вернулся в дом и спустя пять минут ушел — благословив соседей, а в сторону Гриня и не обернувшись.
А еще спустя короткое время Гринь остался в хате один — только огонек под образами, да младенец в корзине, да стол с остатками трапезы.
Стиснув в кулаке свечку, Гринь долго стоял над колыбелью. Личико Младенца, вчера еще красное и сморщенное, сделалось теперь гладким и розовым, на лбу лежал черный завиток, подрагивали губки, сосущие несуществующую материну грудь; то ли от света, то ли от Гринева взгляда, то ли просто время пришло — но длинные глаза младенца раскрылись. И не мутно-голубые, как вчера, — темно-карие, как у самого Гриня.
«Ну, корми», — сказал поп.
Младенец запищал. Не бессмысленно, как вчера, — жалобно. Гринь вытащил из кринки «куклу», чистую тряпочку, завязанную узлом, а в узле — молочная каша пополам с жеваным хлебом.
— Жри!
Младенец зачмокал. Гринь смотрел на него, и чем больше смотрел — тем плотнее становилась темень, тем тяжелее была решимость.
Вот вроде и на мать похож. И на самого Гриня похож, а раскроет глазки — черт глядит с махонького личика, исчезник проклятый, мать погубивший, Гриня погубивший, людской род ненавидящий!