Хороший был кинжал. Дядька Пацюк сам его для Гриня выбрал, посоветовал денег не жалеть. Кривой кинжал, на лету волос перерубает. Пацюк же и научил Гриня приемам — и пригодилась наука, ох как пригодилась, особенно весной, когда разбойников стало больше, чем ворон.
— Не подходи! Убью!
Дьяк пятился, уронив свою книгу на снег. Нехорошо улыбался Матня, хмурились Касьяновы братья, и везде, где хватало света факелов, блестели яростные глаза.
— Не подходи!..
Гринь набросил на младенца свою свитку. Тот замолчал, как по команде; люди зароптали:
— Бес…
— Чует… бес…
— И этот уже бесами забран!..
— Чортов пасынок…
Матня поудобнее взял факел. Пошел на Гриня боком, отведя факел чуть в сторону; его одернули. Отец велел вернуться — Матня оскалился и попятился назад.
Поблескивал кривой кинжал. Мужикам постарше доводилось видеть такие клинки — и по тому, как Гринь держал его, ясно становилось, что хлопец не в бабкином сундуке отыскал оружие. Что хлопец тот еще.
— Камнями его, — сказали из задних рядов.
— Тихо, — поп шагнул наперед. — Гриня, уйди. На исповедь придешь, замолишь… Уйди. Не то худо будет, слышишь, Гриня?!
— Не дам дите! — крикнул Гринь срывающимся голосом. — Нечего Мучить! Своих вон рожайте и мучьте…
Попа оттеснили. Мужики наклонялись, искали под снегом камни; камней под заборами было в избытке.
— Забьем обоих, — хрипло сказал Матня. — Отойди от пащенка, коли Жить не надоело!
Гринь проглотил слюну.
А чего терять-то? Всему пропадать! Оксаны не видать больше. В отцовской хате не жить. Только в проруби топиться — так лучше в бою, как чумак, как мужчина…
Матня первым кинул камень — Гринь увернулся. Зато следующий камень метил в младенца — Гринь отбил его кулаком, и рука сразу же онемела.
Потом камень угодил ему между лопаток.
Потом — в плечо.
Потом одновременно в спину, в колено и в грудь. Потом в лоб — Гринь зашатался, но устоял. Кинжал был бесполезен — мужики держались широким кольцом. Гринь склонился над младенцем, прикрывая его собой…
И вдруг стало светло.
— Что здесь происходит?
Камни больше не летели. Гринь поднял голову.
— ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?
В свете новых, сильных факелов на толпу смотрели четверо. Первый восседал на огромной белой лошади, закованный в невиданную гибкую броню, в руках его был хлыст, а у пояса — сверкающий меч; двое его спутников отставали на полкорпуса, один в черном, заросший бородой до самых бровей, страшный, как в детском кошмарном сне, второй в зеленом, белолицый, с надменной усмешкой, и тоже с плетью в руках.
И женщина. Такими обычно представляют ведьм — чернявая, с глазами как уголья, да еще в мужской одежде.