— …Истинно глаголил учитель мой, блаженный муж Григор Варсава: без просвещения народного обречены мы прозябать среди диких суеверий, подобных суевериям ефиопов или индийцев заморских… Здравствуй, Ярина!
— Вечер добрый, Хведир Лукьяныч! — ничуть не удивилась девушка — Так что же там у них приключилось-то?
Парень в окулярах бухнулся на лавку, вздохнул:
— Да ну их, пейзан сих лапотных!
— То есть как «ну»? — возмутилась девушка. — Люди без шапок на свегу стоят!
— То от дурости! — вновь усмехнулся пан писарь. — Теодор, расскажи, ты же с ними балакал!
Тот, к кому столь странно обратились, не спеша снял с носа окуляры, протер и вновь водрузил на место. Было ясно, что тема его не увлекала.
Хведир Еноха, младший сын пана писаря, вернулся прошлой осенью в Валки после шести лет учебы в Могилянской коллегии. За эти годы он приобрел дурную привычку изъясняться книжными словами и изрядно зачванился, отныне предпочитая откликаться на «Теодора» вместо излишне простонародного «Хведира». Если окуляры, были вещью неизбежной то все прочее вызывало усмешку — у кого добродушную, а у кого и злую хотя зла парень никому не делал. Добра, впрочем, тоже — слонялся по округе, книжки читал да играл на свирели, изрядно фальшивя. Батька пан писарь сотенный, не спешил пристраивать сына. Поговаривали, что по весне он вновь пошлет младшего в коллегию — на философа учиться.
— Ведомо сугубо, — парень наставительно поднял указательный палец вверх, — что в представлениях пейзанских, ныне фольклором именуемых…
— Хведир! — Ярина топнула сапожком об пол. — Еще раз побурсацки заговоришь, я на татарский перейду!
Грозила она не зря. Агмет, отцов слуга, выучил свою воспитанницу не только татарскому, но и турецкому.
— Борщив як три не поденькуешь, — невозмутимо откликнулся Хве-дир-Теодор, — так в моторошни засердчит; и зараз тяглом закишкуешь, и в буркоти закендюшит.
Девушка не выдержала — рассмеялась. Парень вздохнул, покачал головой:
— Вот так всегда! Да ничего там не случилось, Яринка! Вдова Киричиха с каким-то пришлым сошлась, родила байстрюка, а сама и померла. Упокой, Господи…
Он быстро перекрестился, остальные поспешили последовать его примеру.
— Дите сиротой осталось, при брате. А брат, почитай, его лет на двадцать старше — чумак, заризяка, без ножа на улицу не выходит. Ну и загулял по селу разголос, будто младень сей — чертенок, и от того чертенка всему селу пропасть. Попом там отец Гервасий, темный, как ночь, а дьяком — Юско Шалый, ученый да дурной. Наслушался всякого вздора и решил, что дите должно по книжке отчитывать, беса выгонять. Экзорцист нашелся! Схватили они младеня, на выгон потащили. Брат, чумак который, за нож, а они его — в каменья. И тут, в разор самый, четверо приезжих на огонек завернули. «Чего делаете?» — спрашивают. А паны посполитые — деру.