Да, теперь Шекар-Гомп смотрелся иначе, Косухин вспомнил то, что пришло на ум при первом взгляде на монастырь: «Сила!»
Сила, неведомая ему, правила здесь, сила собралась в черный сгусток на вершине, и он, красный командир Степан Косухин, должен идти туда, чтобы выполнить задуманное. Идти в одиночку.
Тень кончилась. Степа шагнул на ярко освещенный прожекторами склон. Стало неуютно, но Косухин заставил себя держаться как можно более ровно, идти неспешно, и даже вынул руки из карманов.
В общем, затея была безумная, но не безумнее того, что уже приходилось совершать за последние два года. Степа видел, как без боя сдавались целые города — достаточно кому-то не испугаться и настоять на своем. Он помнил Челкель. В том, что «Мономах» ушел в небо, есть и его, Косухина, заслуга.
Наверное, Ростислав на него обидится. То есть даже не обидится, а посчитает невесть кем, чуть ли не сообщником этих, со свастиками. Это обидно, но Степа считал, что должен быть выше обывательских обид. Силу, угнездившуюся в Шекар-Гомпе, не сокрушить ни вдвоем, ни втроем. Значит, надо было действовать по-другому. Кроме того, странный гость, приходивший к ним ночью, велел именно ему, Косухину, разузнать, что творится здесь. Выходит, как ни кинь, он поступает верно…
Степа прошел уже саженей триста по ровному чистому снегу, но, похоже, никто не обращал на него внимания. Справа темнели огражденные высоким забором бараки. На вышках торчали охранники, но никто из них покуда Степой не заинтересовался. Молчал и монастырь, словно появление незваного гостя было здесь делом обычным и вполне допустимым.
Косухин начал опасаться, что его расчеты ошибочны. А что, если его просто срежут пулеметной очередью с ближайшей вышки? Это показалось настолько реальным, что на миг Косухину стало холодно, но он сцепил зубы и продолжил путь, держа курс прямо на монастырь. Нет, не должны! Он представлял себе тех, кто сейчас — в этом Степа был абсолютно уверен — следит за ним с вышек, почти неразличимых в темноте монастырских стен. Он идет открыто, не прячась, не пытаясь перебраться через ограду. Значит, он должен вызвать по крайней мере любопытство. К тому же Степа один, а значит, те, кто охранял монастырь, могли его не опасаться.
Издалека по-прежнему доносился гул от работающих машин. Можно было уже разобрать, что гул идет со стороны стройки, но не от подъемных кранов — они поднимали свои решетчатые шеи почти бесшумно, — а откуда-то из-под земли, из потревоженных недр. Степе даже показалось, что гудят не моторы, а нечто совсем иное, куда более мощное и невиданное. Впрочем, Косухин не стал предаваться догадкам. Его вдруг поразила еще одна неожиданная мысль. Весь его расчет строился на том, что его должны встретить люди — хорошие, плохие, но люди. А что, если здесь лишь те, кого он уже видел в Иркутске и потом, в тайге? Арцеулов называл их оборотнями. Он сам — славными бойцами 305-го полка. Вспомнились страшные неживые глаза, неуклюжие, немного медлительные движения. Перед глазами встало странное неузнаваемое лицо Феди Княжко…