- А на локте? Ты бы видел, Готтл, что у него было с рукой! Они там прыгали со второго этажа прямо в кучу строительного щебня - и это называется школа повышенного внимания! Просто возмутительно! Ванда что-то еще говорила, прыгал на четвереньках по гравию, одев кожаные наколенники, Крис, а Йохиму казалось, что он смотрит кино, наблюдая за происходящим из далекого темного зала. Матовый теплый день , обещающий к вечеру грозу, фасад элегантного буржуазного дома в уютном окружении тенистых каштанов, коробки и свертки, разбросанные тут и там, славная чуть пухлая блондинка с ярко-алым ртом, клюквенными коготками и стразовой заколкой в пышно взбитых волосах. Шустрый малец, выстриженный так, что смоченные фиксатором волосы ежом топорщатся впереди, а от затылка опускаются за шиворот рубашки длинными тонкими прядками.
- И как это он удосуживается следить за прической при таком разгильдяйстве - невероятно! - думал Динстлер, отмечая с холодной и оттого еще более ошеломляющей очевидностью, поразительное физическое сходство между мрачноватым малолетним Йохимом, запечатленным на блеклых, ломких фотографиях, и этим жизнелюбивым пареньком.
Все было как всегда - стрекот газонокосилки у ограды, заливистый лай Грека, пружинисто припадающего на все четыре лапы перед скачущим по дорожке Крисом, деланная озабоченность Ванды, вернувшейся в свой "заброшенный уголок", виноватые оправдания запустившего хозяйство Йохима. Каждый отлично знал свою роль в основательно заигранном и все же приятном спектакле.
Все было как всегда в начале этого необычного лета готовящего участникам представления совершенно иные роли. Никто и не предполагал, какой властью может обладать прошлое, с насмешливой улыбкой открывающее свои давние, казалось бы, канувшие в небытие тайны.
ЧАСТЬ 2. ПОБЕДА И СТРАХ
1
Женщина, в память о которой назвал свою яхту немецкий бизнесмен и тайный миссионер справедливости Остин Браун, была жива. Но ни в горячечном бреду, ни в счастливых снах не виделась ей ленивая теплая волна у каннского причала, отбрасывающая солнечную рябь на белоснежный борт и широко выписанную на этой белизне латинскую вязь "Victoria".
Не было у нее счастливых снов, а хвори приносили лишь боль и страх: снова и снова в замутненном сознании падали на мерзлую землю срубленные кедры, прошумев последний раз низвергнутой кроной, и затихали - могучие, бессильные, мертвые, подломив опушенные темной хвоей ветви.
Витя, Вика, Виктория - ясноглазая красавица с тяжелой каштановой косой, пахнущей радостью и земляничным мылом, с вальяжной поступью пышногрудой молодухи, заводящей на вечерней околице лебединый хоровод, стала просто Анатольевной - малословной, грузной с больными ногами-тумбами, обмороженными еще там, в зоне, и пугливым, извиняющимся взглядом. Приткнувшись в уголке коммунальной кухни, она подолгу чистила картофель, стараясь снять прозрачно-тонкую кожуру - не из жадности, из экономии. Не для себя - для сына.