Когда Лора вошла в гостиную, ворох шалей зашевелился, оттуда появились две высохшие руки и радостно протянулись к девушке.
— Лора, наконец-то! Надеюсь, тебе понравилось?
— Не то слово! — воскликнула Лора, до сих пор чувствующая себя так, словно только что прокатилась на волшебном облаке, — Рада за тебя. Кстати, звонила Агнес Фейн. Хочет, чтобы ты завтра к ней приехала. Тайнис Лэйл устраивает у нее вечеринку. Вот и познакомитесь.
Облако внезапно растаяло, и Лора с размаха шлепнулась на землю. Почему-то ей вдруг стало холодно. Она подошла к дивану и присела на самый краешек.
— Думаю, нужно ехать, дорогая, — жизнерадостно продолжала мисс Софи. — Все-таки Агнес, когда хочет, умеет быть любезной. Тон у нее, конечно, был ужас какой важный, ну, да она всегда заносилась. Я ее хорошо раньше знала — до ссоры, я имею в виду. Она, правда, будет помоложе меня, Не то на десять лет, не то на двенадцать. Феррерсы и Фейны неплохо тогда ладили. Мой дедушка, покойный Джон Феррерс, и Мэри Феррерс — это которая потом вышла за Томаса Фейна, твоему отцу и Агнес она приходилась бабушкой — были братом и сестрой, так что мы с Агнес троюродные сестры. И она была очень вежлива. Расспросила о моем здоровье и — только представь! — выразила беспокойство по поводу этих воздушных налетов. Сейчас уже редко кто умеет так общаться по телефону. Отец — упокой, Господи, его душу — всегда говорил, что с появлением телефонов на хорошие манеры ни у кого уже не осталось времени. И то верно: когда в трубке вечно что-то пищит и щелкает, только и думаешь, сколько это стоит, сколько минут осталось и успеешь ли ты сказать все, что хотела.
Лора улыбнулась. Кузина Софи ей нравилась. С ней было легко и просто — не нужно было даже отвечать. Мисс Феррерс не требовались собеседники — она предпочитала слушателей.
— Я ее лет двадцать не видела, а голос все тот же, — продолжала она. — А ведь ей сейчас должно быть уже под шестьдесят. Изумительный, что ни говори, голос. Такое глубокое контральто — отец, правда, говорил, что она совершенно не умеет им пользоваться и вечно переигрывает. Не то чтобы он не любил пения — в дни моей молодости его все любили, — просто он считал, что не дело исполнять в деревенской гостиной «Инфеличе» или «Прощание» Тости[1]. А уж как Агнес выглядела, когда пела, это я до сих пор помню. Красивая она тогда была, ничего не скажешь и с отца твоего просто глаз не сводила. Он, бедный, не знал, куда и деваться, потому что, сама понимаешь — хотя нет, слишком уж ты молода, чтобы их помнить; в общем уж больно страстные это были песни.