— В чем дело, дорогой?
— Не отпускай меня.
— Карр, что случилось?
И он рассказал, подняв голову, произнося слова почти шепотом, как будто у него не осталось дыхания, и ему приходилось преодолевать себя.
— Тот человек… я говорил тебе… который увез Марджори… и бросил ее… я видел его фото… в газете. Это Джеймс Лесситер.
Она выдохнула:
— Что ты сделал?
— Ничего… я думал, что сделаю, если там останусь.
Холодный страх сковал Элизабет.
— Что произошло?
— Генри Эйнджер принес Рете газеты. Мы с Фэнси их смотрели, Рета вышла к телефону. Я увидел фото этого человека, а под ним подпись: Джеймс Лесситер. Я говорил тебе, что у Марджори была его фотография, — такая же. Вошла Рета. Я спросил ее: это Джеймс Лесситер? Она сказала «да», и я ушел. Если б я его встретил, ему бы не остаться в живых… Я ходил и ходил, не знаю как долго.
Она посмотрела на дедовские часы, которые тикали тихо и торжественно.
— Скоро полдесятого.
— Не мог же я идти сюда целый час… Хотя наверное… Наверное, я пошел в другую сторону, но потом подумал о тебе. После этого только и мечтал о том, чтобы попасть к тебе. Какой я дурак…
— Это не важно.
Ему пришло в голову, что в ее словах содержится суть их взаимоотношений. Не важно, что он говорит или делает, что другие скажут или сделают, уйдет ли он и забудет, или вспомнит и вернется, дождь или солнце, день или ночь, год начинается или кончается, — соединяющая их связь остается. Он только и смог сказать: «Да, это не важно», — и снова опустил голову ей на плечо. Чувство, терзавшее его последний час, утихло, стало казаться чем-то далеким. Наступила минута покоя. Они долго молчали, не замечая времени.
Наконец она спросила:
— Кто-нибудь знает, где ты? Они будут волноваться.
Мир Элизабет вернулся в норму. В нем ожили другие люди — Рета Крей, которая сейчас ужасно беспокоится, Джонатан Мур, который скоро должен прийти, наигравшись в шахматы с доктором Краддоком. Она встала, пошла на кухню поставить чайник, начала выполнять какие-то мелкие домашние дела, как будто они и были выражением любви и заботы. Это был самый счастливый час в ее жизни. Получить то, что потеряла, что не надеялась найти, иметь возможность отдать все нерастраченное — это такая радость, что не выразить словами.
Карр тоже молчал. Он проделал долгий путь — не две с половиной мили из Меллинга, а пять лет, пройдя которые, вернулся в этот дом. Когда она сказала: «Тебе надо идти», — он положил руки ей на плечи и прошептал:
— Элизабет…
— Карр…
— Элизабет, ты примешь меня обратно?
— А ты хочешь?
— Ты знаешь.
После небольшой паузы она спросила: