- Защитите Джерома,- повторила мисс Коламба и вышла из комнаты.
Полчаса спустя она предоставила Рэндалу Марчу свое разрешение ходить где угодно и обыскивать любые нужные ему места. После чего исчезла в саду. Там она воззрилась на Пелла с таким угрюмым видом, что всегдашняя ворчливая воркотня замерла у него в горле и он, так уж и быть, позволил ей поступать с ранним горошком как заблагорассудится. А все свои опасения насчет того, что горошек померзнет, он позже высказал Уильяму, и они пустились в приятно откровенный разговор о женской назойливости.
Обыск начался в два. Когда последний человек в тяжелых форменных ботинках, исчез, неуклюже топая по стертым ступеням, в глубинах подвала, мисс Силвер прошла по коридору и толкнула кухонную дверь. В руках у нее была чашка, на лице - выражение невинного любопытства. Если все это имело целью обеспечить предлог для визита, который могли бы счесть за вторжение, то необходимости в предлоге и не возникло: звук отворенной двери и ее собственные мягкие шаги полностью проигнорировали. И по вполне серьезной причине. Миссис Робине склонилась над плитой, помешивая что-то в кастрюле и судорожно всхлипывая. Муж ее, стоя спиной к мисс Силвер и к кухне вообще, созерцал плиты во дворе, на который выходили кухонные окна. Не поворачивая головы, он произнес жестко тем тоном, которым повторяют что-то уже в сотый раз:
- Хватит, Лиззи! Что толку плакать?
На что миссис Робине ответила:
- Лучше бы я умерла!
Мисс Силвер отступила в коридор и замерла там.
Через минуту Лиззи Робине проговорила тоном, полным отчаяния:
- Не понимаю, к чему мы идем! Не понимаю! Если это снова случиться, я не выдержу, я больше не могу! Сначала - мистер Генри, потом - мистер Пилигрим, а теперь - мистер Роджер и мистер Джек! Как будто проклятие на доме!
- Не говори глупостей, Лиззи!- сказал Робине, и жена яростно накинулась на него, не переставая всхлипывать:
- Глупо любить людей? И можешь бросаться на меня сколько угодно, ты с собой ничего поделать не можешь! Ты был жестоким, злым мужем, Альфред, и жестоким, злым отцом нашей умершей девочке. Иначе она не убежала бы, когда попала в беду!
В ответ он издал резкое восклицание, но она продолжала, не давая ему времени заговорить:
- Ты, наверно, скажешь, что любил ее, и, наверно, ты ее и правда по-своему любил. Но это была только гордость, что она такая умная и красивая, и гордость самим собой вот какая у меня дочка. Это не любовь, Альфред, это гордыня, и за нее полагается наказание, в Книге притчей Соломоновых так и сказано. И ты не позволил привезти ее сюда, чтобы похоронить! Этого я никогда тебе не прощу - позволил положить ее и ее дитя рядом с чужими людьми, привезти их сюда, домой, тебе гордость не позволяла.