Но дружба между Несси и Руми продолжалась чуть больше месяца. А затем девушка исчезла так же внезапно, как и появилась. Алекси подождал несколько дней – может, заболела или уехала куда-нибудь. Но Руми не приходила.
– Что случилось с Руми? – не вытерпел наконец Алекси.
– Ничего, просто мы расстались, – спокойно ответил Несси.
– По чьей инициативе?
Несси нахмурился.
– Послушай, отец. Люди мне быстро надоедают, – неохотно произнес он. – С какой же стати мне их терпеть?
– Но люди все-таки не вещи… Нельзя ж их выбрасывать когда вздумается.
– Никто не имеет права подчинять себе других, – мрачно ответил Несси. – Ни по какой причине. И ничем – ни силой, ни слабостью. Это отвратительней любой политической тирании.
Алекси молчал. Что он мог ему ответить? И все-таки нельзя же было отступить просто так, без всякого сопротивления.
– Ты вообще веришь во что-нибудь?
– Зачем? – Несси бросил на отца презрительный взгляд. – Достаточно правильно мыслить. Декарт сформулировал это в нескольких словах: «Я мыслю – значит, я существую». По-моему, этим все сказано.
– Ты никогда не будешь счастлив! – изрек вдруг Алекси. – У человека есть еще и сердце, если ты об этом что-нибудь слышал.
– Сердце всего лишь жалкий насос, – ответил Несси. – Говорят, больше всего на человеческое сердце похоже свиное.
Алекси забился в кабинет, как преследуемый барсук в нору. Как всегда после разговоров с сыном, во рту горчило – знакомый вкус поражения. Если верно, что разум – самое совершенное и самое ценное из всего, что есть у человека, то Несси, безусловно, прав. В таком случае полное удовлетворение этого разума, вероятно, и можно назвать счастьем. Величайшие умы человечества были несчастны? Одиноки? Если даже и так, все равно – это единственная цель, достойная настоящего человека.
И снова затопали по холлу маленькие шагающие экскаваторы, направляясь в комнату Несси. И снова Алекси, как барсук, прятался у себя в кабинете. Наступило лето. Город обезлюдел. Пустые улицы навевали непреодолимую скуку. Каждый стремился куда-нибудь уехать – к морю или в горы, – лишь бы избавиться от удушающей бензиновой гари. Алекси, изнывая от жары и обливаясь потом, не мог ни работать, ни думать. Лишь Несси был таким же, как всегда, – невозмутимым и безукоризненно опрятным, на его чистом лице не было ни капли пота, хотя ходил он, как и зимой, в пиджаке и при галстуке. Отдыхать он, понятно, никуда не поехал – любое безделье казалось ему непонятным и абсурдным.
В один из этих летних дней в кабинет Алекси внезапно ворвался Трифон. Несчастный, взмокший, теперь уже окончательно сломленный. Несколько растерявшийся Алекси пригласил его сесть. Трифон не сел, а попросту повалился в кресло, словно хотел раздавить все его пружины.