и алой герцогской мантии, и на его широкой груди ярко блестел символ Христа — крест.
Потом он поднял руку и еще несколько неловко, но твердо осенил себя крестным знамением. Вся площадь взорвалась от ликующих криков, а с башен собора в небо выпустили сотни белых голубей.
Эмма вдруг почувствовала, что по щекам ее текут слезы, а губы улыбаются. Она еще не отошла от пережитого, но поняла, что по-прежнему любит Ролло и счастлива… Счастлива за него. Ибо теперь он спасен. «Всякий верующий в Меня, да спасется». И теперь Ролло перестал быть чуждым ей существом. Он стал приверженцем истинной веры, и это роднит их. Хотя он и потерян для нее навсегда…
А потом Эмма увидела на паперти собора какое-то движение, и канцлер короля Карла Геривей подвел к Ролло маленькую фигурку Гизеллы, всю в бархате и в покрывалах, в высокой короне на распущенных светлых волосах.
«Я ненавижу его, я презираю его, но, Боже Всемогущий, отчего мне так больно?»
Она увидела, как Ролло, улыбаясь, принял из рук Геривея руку принцессы, и невольно зажмурилась, спрятала лицо на груди оторопевшего Эврара.
— О Меченый, уведи меня отсюда! Уведи!
В такой толпе это было немыслимо. И хотя Эмма так ни разу и не взглянула на паперть, где на глазах всей толпы происходило венчание, она слышала каждое слово.
— Я, Ролло, герцог Нормандский, беру тебя, Гизелла, в законные супруги, дабы иметь тебя при себе на ложе своем и у очага своего…
Эмма старалась зажать уши руками, старалась не слышать этих брачных фраз, в которых ее муж, отец ее ребенка, ее единственный Ролло отрекался от нее ради другой. «Я его ненавижу. Все, что есть во мне к нему, — только ненависть».
— …и во всем этом я даю тебе клятву перед Богом и людьми.
Потом звучали клятвы Гизеллы. Слабенький голосок был отчетливо слышен в неожиданной тишине над толпой.
Потом звучал голос Франкона, и, наконец, раздалось последнее «аминь!». Вся толпа разом вздохнула, а Эврару пришлось подхватить Эмму, ибо — она потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, то обнаружила, что лежит на узенькой кровати в комнате, которую еще недавно так спешно покинула, полная надежд и решимости. Теперь она лежала здесь же, бесчувственная и равнодушная ко всему на свете, потерявшая всякую надежду на счастье. Отдаленный шум городского ликования звучал в ее ушах, как мутный, слитный рокот. Эмма, повернув голову, посмотрела долгим взглядом на сидевшего на табурете подле ее ложа герцога Ренье.
— Вы очень нас напугали, дорогая моя, — говорил он. — Разве честно было вам так вести себя после того, как я исполнил все ваши условия.