Некоторые из нас были фиктивно уволены из рейхсвера и прикомандированы к обществу «Люфтганза», так как военно-воздушных сил тогда еще не было.
Наконец меня включили в группу, которая в гражданской одежде покинула казарму. В померанских и восточнопрусских имениях мы обучали «добровольную Пограничную стражу» и формирования «черного» рейхсвера. По молчаливому соглашению никто из нас не открывал, откуда он прибыл. Главари штурмовиков ни словом не обмолвились об отрядах штурмовиков, члены организации «Стальной шлем» о ней не упоминали, а мы не упоминали о рейхсвере.
Наше жалованье оставалось за нами; мы получали дополнительно небольшие суммы на покрытие убытков от износа гражданского платья, а по вечерам выдавалось пиво.
Мы пили за здоровье вновь избранного рейхспрезидента фельдмаршала фон Гинденбурга и провозглашали тост за «черный» рейхсвер; сколько бы ни отрицали и ни замалчивали его существование, он продолжал разрастаться в разнообразных формах, ибо, как известно, «сорную траву не вывести, пока не вырвешь ее с корнем»{22}.
Я уже говорил, что нашего командира батальона звали Эрих фон Манштейн. Он участвовал в первой мировой войне и был в чине обер-лейтенанта. Мы его уважали.
Когда он обходил строй или после смотра говорил с кем-нибудь из нас, глаза его светились почти отцовской добротой; а может, он умел придавать им такое выражение? Но иногда от него веяло каким-то странным холодком, который я не в состоянии объяснить. Манштейн был безупречно сложен и прекрасно сидел в седле. Нам импонировало, что в каждом походе он носил точно такую же каску, как и мы, солдаты. Это было непривычно, и мы были довольны, что он подвергает себя таким же испытаниям, какие выпадают на долю воинской части, ему подчиненной. Мы бы не упрекнули его, если бы он в качестве старого фронтовика носил и легкую фуражку.
Но что за этим скрывалось! Я вскоре случайно об этом узнал. Денщик Манштейна был по профессии портной. Поэтому у господина обер-лейтенанта одежда всегда была в порядке, а нам денщик за двадцать пфеннигов гладил брюки.
Придя по такому делу к этому денщику, я заметил каску обожаемого нами командира батальона. Шутки ради или из озорства я вздумал надеть эту каску, но чуть не выронил ее в испуге из рук. Она была сделана из папье-маше, легка, как перышко, но выкрашена под цвет настоящей каски.
Я был глубоко разочарован. Когда у нас на солнцепеке прямо-таки плавились мозги под касками, головной убор господина фон Манштейна служил ему защитой от зноя, подобно тропическому шлему.