Бесспорно, сидючи здесь, ничего не высидишь. Ясно, что восстание подавлено окончательно и мужики не всколыхнутся ранее следующей весны, если большевики до того времени не начнут отбирать семенное зерно. Приход наших войск покамест гадателей, и о приближении их ничего не слышно. Поэтому надо подумать о том, как в ближайшие несколько дней предпринять попытку прорыва к своим. Но я еще не имею полного представления о том, кто соберется со мной идти. Конечно, агенты Краевского, господа П. и В., которые уже не раз проводили рекогносцировки и хорошо знают местность, а также имеют надежных знакомых среди крестьян, должны идти обязательно. И с их стороны, кажется, возражений не будет. Правда, В. несколько раз говорил о том, что желательно дождаться наступления наших войск, ибо в этом случае проскочить будет существенно проще. Но Н. несомненно легко убедит его в том, что в любом случае им надо как можно быстрее перейти фронт, чтобы доставить информацию о положении в тылу красных, ибо в противном случае она может существенно устареть и не принести пользы нашим штабам. Следующим, четвертым участником нашего предприятия может стать тот самый Корнила, которому я в немалой степени обязан своим освобождением из большевицкого плена. Он, среди всех бывших федоровцев, собравшихся на здешнем хуторе, тяготится бездействием и жаждет мщения как красным, как и переметнувшимся к ним Орлу и другим кудринцам. Если бы не авторитет Трофима, мужика рассудительного и осторожного, Корнила непременно уже предпринял бы какие-нибудь опрометчивые действия, могущие навредить не столько краснюкам, сколько нам, грешным.
12 сентября 1919 года.
Сегодня, после ночи, проведенной в бессонных размышлениях решил доложить Трофиму и всем присным о своем намерении уходить за фронт. Доклад мой был выслушан с надлежащим вниманием и вызвал — особенно у хозяина! — полное одобрение. Наибольшую радость, если меня не обманула наблюдательность, у Трофима можно было заметить по поводу намеченного мною ухода Корнилы. Правда, никаких слов, явно подтверждающих это, Трофим не промолвил, но по косвенным признакам, проявившимся у него на физиономии, я это заметил и убежден, что не ошибся. И П., и В., разумеется, по поводу перехода фронта возражений не высказали, но вот особой радости по поводу включения в состав нашего отряда Корнилы я у них не заметил. Позже, приватно побеседовав с Н., я понял причины его обеспокоенности. Несдержанность Корнилы и его склонность к авантюрам были лишь частью таковых. При надлежаще поставленном руководстве, по мнению Н., Корнила не будет их проявлять. Но куда большие опасения у Н. вызывала известность Корнилы, как весьма жестокого и беспощадного человека. Его деятельность в отряде Федора, где даже многие соратники считали его записным палачом и душегубом, разумеется, не прошла не замеченной для местных жителей.