– Если б только я не видела его, – говорила она. – Это было жестоко. Мне не так страшно думать о том, что он был пьян. Это случается со всеми мужчинами, когда они молоды. Я знаю и привыкла, что так бывает. Мои братья в его возрасте были настоящие буяны. Мне было больно вчера, потому что я видела, что ему плохо.
– Я понимаю, – сказал я. – Я еще никогда не видел его таким.
– И как раз вчера… когда все разъехались и остались только свои – видите, Чарльз, я отношусь к вам совершенно как к родному, Себастьян вас любит, – когда ему не было нужды изображать веселье. И он не был весел. Я почти не спала сегодня, и все время меня терзала одна мысль: ему плохо.
Мне невозможно было ей объяснить то, что я сам понимал еще только наполовину, но уже тогда у меня мелькала мысль:
«Она скоро сама узнает. А может быть, знает и теперь».
– Да, это было ужасно, – сказал я. – Но пожалуйста, не думайте, что он всегда такой.
– Мистер Самграсс говорит, что в минувшем семестре он слишком много пил.
– Да, но не так, как вчера. Так еще не было никогда.
– Но почему же тогда вчера? Здесь? С нами? Я всю ночь думала, и молилась, и ломала голову, как мне с ним говорить, а утром оказалось, что он уехал. Это было жестоко – уехать, не сказав ни слова. Не хочу, чтобы он стыдился; из-за того, что ему стыдно, и получается все так нехорошо.
– Он стыдится, что ему плохо, – сказал я.
– Мистер Самграсс говорит, что он очень оживлен и шумлив. Насколько я понимаю, – добавила она, и легкий отсвет улыбки мелькнул среди туч, – насколько я понимаю, вы и он занимаетесь тем, что дразните мистера Самграсса. Это дурно. Я очень ценю мистера Самграсса. И вы тоже должны его ценить после всего, что он для вас сделал. Впрочем, может быть бы мне было столько лет, сколько вам, и я была юношей, мне бы и самой хотелось иногда подразнить мистера Самграсса. Нет, такие шалости меня не пугают, но вчерашний вечер и сегодняшнее утро – это уже совсем другое. Видите ли, все это уже было.
– Могу только сказать, что часто видел его пьяным и сам часто пил вместе с ним, но то, что было вчера, для меня совершенно внове.
– О, я имею в виду не Себастьяна. Это было много лет назад. Я один раз уже прошла через это с человеком, который был мне дорог. Ну, да вы должны знать, о ком идет речь – это «был его отец. Он напивался вот таким же образом. Мне говорили, что теперь он переменился. Молю бога, чтобы это было правдой, и, если это действительно так, благодарю его от всего сердца. Но нынешнее бегство – тот ведь тоже убежал, вы знаете. Он, как вы верно сказали, стыдился того, что ему плохо. Обоим им плохо, обоим стыдно – и оба обращаются в бегство. Какая прискорбная слабость. Мужчины, с которыми я росла – ее большие глаза оторвались от вышивания и устремились к трем миниатюрным портретам в складной кожаной рамке, – были не такими. Я просто не понимаю этого. А вы, Чарльз?