– Но я-то знаю, что его нет.
– Это уже неважно.
Сиверов встал и обнял Ирину. Она закрыла глаза; прислушиваясь к движениям его рук. Он не был настойчив, не был требователен. Провел ладонью по волосам, выждал. Его пальцы скользнули к шее.
– У тебя такие холодные руки…
– Не надо было ставить коньяк в холодильник.
Я грел его в ладонях.
Глеб сжал ладонями виски Ирины и ощутил, как бьется под его руками жилка.
– Последнее время нам некогда было задуматься, остановиться, посмотреть друг другу в глаза, – Сиверов нагнулся, пытаясь взглянуть Ирине в лицо.
Та опустила голову.
– Ты словно чего-то боишься.
– Раньше я боялась, когда ты уходил надолго.
– А теперь?
– Теперь тоже боюсь, но уже не за себя.
– За него?
– Конечно. Только сейчас я поняла, что ты для меня значишь, без тебя я никто.
Глеб хотел ответить ей, что он без нее тоже не мыслит себе жизни, но понял, это прозвучит фальшиво – он самодостаточен, ему не нужна ничья помощь, ничье сочувствие. Вернее, он принимает эти знаки благодарности, но может обойтись и без них.
– Я никогда не думала, что кто-то может быть мне дороже, чем ты.
Если бы такая фраза прозвучала раньше, Сиверов бы подумал другое. Но сейчас он понимал, о ком идет речь – о ребенке.
– Погоди, не надо, – прошептала Ирина.
– Почему?
– Я знаю, сейчас он заплачет, и нужно будет идти успокаивать.
– Ты уверена?
– Да.
Они замерли, прислушиваясь к почти полной тишине, царившей в квартире. Было лишь слышно, как подрагивают стекла в окнах под напором ветра. Ирина держала руку Глеба в своих пальцах и не давала ему двинуться.
Из спальни донесся чуть различимый плач.
– Слышишь?
– Конечно. Ты, как всегда, оказалась права.
– А теперь он не уснет часа три-три с половиной, – Быстрицкая перевела взгляд на циферблат часов, висевших между кухонными шкафчиками. – Значит, утихомирится не раньше двух. А я сама умираю, хочу спать. Боже мой!
– Завтра тебе будет замена, выспишься днем.
– Извини, что так получилось, – Быстрицкая разжала пальцы и резко поднялась из-за стола. Быстрым шагом направилась в спальню, и оттуда зазвучал ее голос:
– Ух ты, маленький мой, заждался, мое солнышко…
Она нежно лепетала глупости, которые говорит любая мать своему ребенку. Дело было не в словах, не в их смысле, а в интонации, с которой они произносились, в чувстве, вложенном в них.
«Почему я не сумел сказать самую простую фразу – я люблю тебя»? Она слышала ее от меня уже много-много раз, но никогда эти слова не теряли новизны. А сегодня я почувствовал, что это прозвучит фальшиво, хотя чувство не ушло".
Он прошел в спальню и застал Ирину с ребенком на руках.