– Стоянка и остановка тут запрещены.
– Вы что, не видите, куда я еду? На кладбище! – глядя поверх головы милиционера, щуря полные страдания глаза, промолвила манекенщица и продемонстрировала две розы, поместив их точно в разрезе пиджака.
Молодой лейтенант тут же смутился. Куда только девался его вечно наглый тон, заставлявший тушеваться самых уверенных водителей?
– У вас служба, я понимаю, – Станислава, проходя мимо лейтенанта, как бы невзначай коснулась его плечом, села в машину и укатила.
– Ну и штучка! – пробормотал гаишник, понимая, что даже его провинциальной наглости не хватит на то, чтобы оштрафовать шикарную женщину. – Досталась же кому-то такая штучка!
– Козел, – глядя в зеркальце заднего вида, – произнесла Станислава. – Губу раскатал. Купи себе губозакаточную машинку, иначе слюной изойдешь.
Она вложила в проигрыватель компакт-диск. В салоне зазвучала музыка – сборка, под которую Станиславе предстояло выходить на подиум.
Приехала она к кладбищу чуть раньше, чем рассчитывала. Гроб с телом Николая только выгружали из автобуса. Народу на похороны собралось немного, человек двадцать пять. Женщина, сидя в машине, дождалась, пока гроб внесут на кладбище, пока провожающие зайдут в ворота, и лишь тогда покинула машину с двумя алыми розами в руке.
«Незачем с родственниками встречаться».
Окажись Станислава возле гроба, все приехавшие на похороны мужчины смотрели бы на нее, а не на покойника.
Впереди процессии шел священник. Под длинной рясой мелькали абсолютно земные остроносые туфли, очень стильные и дорогие. Станислава медленно брела, стараясь держаться у самого края дорожки. Кладбище было довольно старым, но на нем все еще оставались свободные места, и предприимчивый кладбищенский начальник умудрялся пристраивать свежих покойников за небольшую мзду – триста долларов себе и пятьсот официально переведенных на счет кладбища. Новые могилы выделялись богатством отделки. Даже временные надгробия, установленные здесь, внушали уважение к покойным.
Гроб установили на металлической подставке, священник принялся читать молитву. Станислава ступила на дорожку, посыпанную крупным песком, прислонилась к дереву.
Глаза ей затуманили непритворные слезы. Плакать она не боялась: хорошая косметика не растеклась бы даже под воздействием ацетона. Как женщина, живущая эмоциями, она даже не задумалась над тем, почему так спешат с похоронами, почему не возражает против этого следствие. В контексте скорбного ритуала она видела лишь себя, облаченную в изящный черный наряд, настолько красивую и шикарную, что далеко не каждый мужчина решится к ней подойти.