Хранить на виду гранату – дело небезопасное, даже если граната годится только на то, чтобы забивать ею гвозди или колоть орехи. Обитатель комнаты знал об этом лучше кого бы то ни было, но продолжал держать гранату на тумбочке с таким же упорством, с которым некоторые люди повсюду таскают с собой фотографии жены и детей и выставляют их на всеобщее обозрение при первом же удобном случае. Граната была своего рода талисманом для человека, который не так давно считался самым удачливым в Москве, если не во всей России, наемным стрелком по живым мишеням. Собственно, отправляться на покой ему было рановато, поскольку он находился в расцвете сил и только-только успел достичь пика своей карьеры. Но пик на поверку подчас оказывается весьма скользкой штукой, с которой очень легко упасть на дно какой-нибудь вонючей расселины наподобие той клопиной дыры, о которой идет речь.
Врезанный в обманчиво ветхую дверь ригельный замок трижды маслянисто щелкнул, и в комнату вошел ее временный обитатель. Это был высокий черноволосый мужчина, еще не успевший отпраздновать: свое сорокалетие. В его прямых и жестких, как проволока, волосах серебрились капли дождевой воды, сырая мешковатая куртка свободно болталась на широких прямых плечах. Сняв куртку, вошедший повесил ее на вбитый в стену гвоздь, потом, спохватившись, залез в карман, вынул оттуда сигареты и положил на тумбочку рядом с пепельницей и гранатой. Никелированная бензиновая зажигалка легла рядом.
Легко и бесшумно ступая обутыми в черные кожаные ботинки ногами, мужчина обошел комнату по периметру. Его серо-стальные глаза придирчиво осмотрели убогую обстановку, привычно фиксируя местоположение предметов. Кажется, все было на месте, но мужчина на всякий случай заглянул в тумбочку, чтобы убедиться, что в его отсутствие никто не шарил в его вещах.
Вещей, если это можно назвать вещами, было всего ничего: две смены нижнего белья, запасная пара носков, три носовых платка и полиэтиленовый пакет с документами на разные фамилии. Все лежало на своих местах, и даже ниточка, которая словно невзначай свисала из стопки белья, осталась непотревоженной.
Человек взял из стопки чистый носовой платок, захлопнул тумбочку и тяжело опустился на кровать.
Ржавые продавленные пружины завизжали на разные голоса, и немедленно, словно в ответ, из-за стены донеслось нестройное пьяное пение. Пели на два голоса – хрипло, немузыкально, но с большим чувством. «И дорогая не узнает, какой танкиста был конец», – со слезой голосили на кухне. Человек на кровати невольно ухмыльнулся, но тут же снова сморщился и попытался закатать правую штанину.