Когда Глеб вышел на улицу, Софья Сигизмундовна вдруг задумалась и даже глаза зажмурила, пытаясь вспомнить лицо гостя. Как ни странно, она помнила голос, интонацию, помнила даже руки с чуткими пальцами, а вот лицо словно смазалось – будто находилось под вуалью.
«Странно… Со мной никогда такого не бывало. Как забвение нашло».
– Павел, Павел! – обратилась она к мужу, который складывал мусор в ведро и незлобно бранился, понимая, что иногда и от невыброшенного мусора случается польза. – Ты помнишь лицо этого человека?
– Какого?
– Федора Молчанова.
– Конечно.
– Опиши.
– Ты что, Софья, за дурака меня считаешь?
– Какого цвета у него глаза?
– Глаза? Да наверное, такого же, как и у меня, – произнес Павел Павлович и тут же засомневался. Он не мог с полной определенностью ответить, какого цвета глаза у гостя, хотя смотрел в них не меньше десяти раз. – Странно… – сказал Павел Павлович. – Не дури ты мне голову. Софа, я пойду вынесу мусор.
– Я сама вынесу, моя очередь.
– Ладно уж, я твоей заваркой воспользовался, – признался Павел Павлович.
– А я-то думаю, почему чай такой вкусный? – усмехнулась жена. – Ты же ведь дешевую покупаешь, а я, в отличие от тебя, на заварку денег не жалею, поэтому и перед гостями не стыдно. Он хвалил чай.
– Он хвалил не поэтому.
– А почему?
– Знаешь, Софа, один еврейский анекдот?
– Какой? Вечно ты со своими анекдотами… – буркнула Софья Сигизмундовна, хотя муж уже года три никаких анекдотов ей не рассказывал.
– Евреи, заварки не жалейте, и тогда чай будет вкусный.
Софья Сигизмундовна рассмеялась, вспомнив, что этот анекдот в свое время она же мужу и рассказала.
– Тебе хорошо так говорить, ты же не свою заварку засыпал.
– А в анекдоте, Софа, ничего не сказано о том, чью заварку не надо жалеть.
И муж с женой рассмеялись. Ссориться им уже не хотелось.
А Глеб, не заводя двигатель, набирал номер Потапчука. Тот ответил не сразу, наверное, телефон находился не под рукой. Наконец Глеб услышал голос генерала, все такой же усталый и безрадостный.
– Это я, Федор Филиппович. Хоть и обещал до утра не беспокоить вас, но дело спешное, – Что стряслось?
– Да ничего, слава Богу, не стряслось. Ниточка-то не гнилой оказалась, правда, боюсь сглазить.
– Какая ниточка?
– Та самая, которую вы мне подсунули. Я только что говорил с Баратынскими.
– Что они? – бесцветно осведомился генерал.
– Короче, Федор Филиппович, у меня есть бутылочка.
– Бутылочка? Пить я не хочу, даже с тобой.
Если бы Глеб видел, как грустно генерал улыбнулся, он не стал бы его томить. Это была их обычная манера – немножко друг друга интриговать, подзуживать, иногда иронизировать. И если генерал подшучивал над Глебом по-отечески, то Глеб над Потапчуком подтрунивал как сын, давно выросший, но прикидывающийся ребенком, над любящим отцом.