- Ценю, - заметил он. - Чувствуется литературная школа.
Рута принесла бутерброды с какой-то бордовой, твердой на ощупь колбасой, Гурко разлил водку по чайным стаканам в подстаканниках, и мы выпили по первой.
Окна бара выходили на пляж. У кромки воды был виден вышагивающий Петров.
- Хреновый заезд, - сказала Степанида. - Одни провинциальные критики, есть даже не члены Союза. Приличная публика отсутствует как таковая. А впрочем, в моем корпусе живет Кондаков.
- Леша? - оживился Гурко. - Он хороший мужик. Мы с ним одну штуку вместе писали.
- Какую штуку? - спросила моя жена.
Гурко внезапно смешался.
- Да одну там штуку... Ерунду, в общем, но милую... искреннюю такую... Бог с ней. Давно дело было.
Гурко говорил правду. Годами семью ранее он и Кондаков писали ораторию про БАМ: Кондаков - поэтическую часть, Гурко - прозаическую.
- У него девятого день рождения, - добавила Самохина.
И эта невинная фраза поэтессы Степаниды Самохиной оказалась роковой, исторической, судьбоносной. Вернее, таковым оказался мой ответ.
- Девятого? - переспросил я. - Как у Аджавы.
- У Аджавы - девятого? - взметнулась Степанида. - У Пулада? Ты не путаешь?
- Да нет, - ответил я. - День Победы, хрен спутаешь. Я собираюсь телеграмму ему дать. Шестьдесят лет все-таки.
Гурко разлил по второй, при этом моя жена прикрыла стакан рукой, а Степанида, напротив, подвинула свой подстаканник прямо под неверную руку нашего виночерпия. Ее избыточно здоровое лицо раскраснелось.
- А чего это ты один? - ревниво сказала она. - Мы все дадим ему телеграмму. Все отдыхающие Дома творчества имени Райниса.
- Мы не отдыхающие, - возразил Гурко. - Мы творящие.
Но Степанида уже не обращала на него внимания. Ее понесло.
- Впереди еще целых девять дней. Сегодня же за обедом надо будет всех оповестить, чтобы вносили свои предложения. Составим такой проектик, потом числа шестого-седьмого обсудим, выберем лучший вариант и пошлем. Пуладик это чудо. Это наша гордость.
- Степанида! - взмолился я. - Да не люблю я эти коллективные письма! Что, разве каждый, сам по себе, не может послать телеграмму?
- Тебе что, жалко? - запальчиво спросила Самохина.
- Чего мне может быть жалко?
- Что не ты один пошлешь.
- Ну, ну, - примиряющим тоном заговорил Гурко, - если бы он один хотел послать, он бы нам и число не сказал.
- Сами бы узнали, - буркнула Степанида. - Тоже мне, тайна двух океанов.
- Не дуйся, - попросил я ее. - Подпишу я, подпишу. Хотя в этом есть элемент идиотизма. Коллективное признание в любви... бред какой-то... Все равно, что заверять интимные письма в правлении Союза.