Не успела отгреметь бомбежка, как из-за леса, что на противоположном берегу речушки, донеслись громовые раскаты, и позиции стрелковых рот скрылись в густых тучах поднятой в воздух земли. Страх скользкой змеей заползает в сердце. Хочется закрыть глаза и спрятаться в самую что ни на есть глубокую щель. "Возьми себя в руки, лейтенант! - мысленно приказываю себе. - Двум смертям не бывать". Смотрю на ординарца и телефониста: не заметили ли они мое смятение? Но им не до меня: ординарец уткнулся лбом в стенку окопа, а телефонист, сидя на корточках, прижал телефонную трубку к уху и закрыл глаза. Скоро разрывы подняли тучи пыли и над позициями нашей роты. Теперь мозг сверлила одна мысль: "Уцелеют ли в этом аду минометчики?" Забыв о страхе, леденящем сердце, решительно поднимаюсь. Вдруг окоп словно подпрыгнул, и что-то обрушилось на меня. Я почувствовал, что не могу шевельнуться. С трудом высвободив руки, отчаянным усилием выкарабкиваюсь из обвала. Оглянувшись, обнаруживаю слева от себя ординарца, пытающегося вытащить ноги из осыпавшейся земли, а справа, над земляной кучей, вижу голову телефониста, подобно головке мака на тонком стебельке. Ни туловища, ни рук. В упор на меня смотрят округлившиеся от ужаса глаза.
- Сусик! Живой?! - кричу я, судорожно разгребая руками землю.
Телефонист не отвечает. В застывшем взгляде ни искорки жизни.
- Охрименко! - зову. - Петренко! Ко мне!
Старшина, увидев торчавшую голову Сусика, изумленно охнул и стремглав бросился назад. Минуту спустя он примчался с сапер- ' ной лопатой и начал лихорадочно откапывать телефониста. Прибежавший вслед за старшиной санинструктор торопливо раскрыл санитарную сумку и, достав пузырек с нашатырем, поднес его к носу Сусика. Тот вдруг тоненько и жалобно чихнул.
- Живой! - обрадовался Петренко.
Высунув голову из окопа, стараюсь разглядеть происходящее вокруг и невольно вздрагиваю, увидев огромную воронку - след разорвавшегося крупнокалиберного снаряда. Метров на пять поближе - и о моем наблюдательном пункте напоминал бы лишь холмик земли.
Артиллерия противника ведет беглый огонь. Оглянувшись, вижу, как извлекают из осыпи Хому Сусика, который мертвой хваткой держит телефонную трубку, и кладут на разостланную шинель.
- Сусик! Сусик! - зовет Петренко, стараясь вывести телефониста из шока и разжать сведенную судорогой руку.
Он трет ему виски, дает нюхать нашатырный спирт. Наконец Сусик вздрагивает, удивленно осматривается. И вдруг слезы двумя светлыми ручейками полились по его щекам. Петренко с важным видом складывает свои снадобья в сумку и, глубокомысленно взглянув на Сусика, что-то говорит по-латыни, а по-русски добавляет: