– Я к вам пришел навеки поселиться. – Адашев-Гурский бросил сумку в прихожей квартиры Волкова, снял куртку и уселся на диване в гостиной.
Значит, так, – Петр посмотрел на часы. – Устраивайся. Ни к телефону, ни на звонки в дверь не подходи. На улицу… – он взглянул на лицо Александра, – ну, с этим тоже пока понятно, – вышел из комнаты, позвякал чем-то в ванной и, вернувшись, протянул ему небольшой, яркий тюбик с иностранной надписью и флакончик с прозрачной жидкостью без этикетки. – Вот этим намажешь рожу, пока окончательно не разнесло, втирай, будет очень горячо, потерпи, а вот это закапай в глаза сразу, я тебе сейчас пипетку принесу. Через пару дней из дому сможешь выйти. Теперь… Дай-ка мне свои ключи, у меня еще дела сегодня, я их раскидаю, а потом,, пожалуй, домой к тебе загляну.
– Зачем?
– Ну, не знаю… Белая, говоришь, и все?
Там вот что. Я, когда одевался, зацепился краешком и порвал. Не порвал даже, а так –
лоскуток по самому низу. Я его и оторвал совсем. Не пришивать же?
– Понял. По низу лоскуток оторван.
– Натюрлих.
– Ладно. Короче, я скоро буду, есть захочешь – разберешься, телик вот смотри. Нэша Бриджеса.
– Дон Джонсон – зе бэст. Петя, а если я пить захочу?
– Отдыхай, Пафнутий…
Выйдя из дому, Волков сел в машину, выкатился на Чкаловский проспект и остановился на перекрестке, пережидая красный свет.
У него, как всегда, еще с вечера были запланированы на сегодняшний день кое-какие текущие дела, но это была рутина, связанная с его теперешней работой, обыденная и скучная, а то, что ворочалось в нем, просыпаясь, уже выпускало когти и уже ощущало голод.
Поэтому, дождавшись зеленого, Волков резко повернул направо и, выехав мимо Дворца молодежи на набережную, поехал на Васильевский остров.
Оставив джип в сотне метров от подворотни, он вошел в парадную, поднялся на пятый этаж, открыл дверь квартиры, запер ее за собой, сделал несколько шагов по прихожей и, по причине не проснувшегося еще окончательно профессионального чутья с опозданием среагировав на что-то неуловимо неясное, резко обернулся, с отчаянием осознавая, что уже не успевает, дернулся и… потерял сознание.
Металлический привкус во рту и странное сердцебиение были первыми ощущениями, которые зафиксировал его возвращающийся разум. Петр пошевелился и обнаружил, что самым постыдным образом пристегнут за правую руку к кухонной батарее.
Кухня была пуста. Дверь закрыта. Ярость попавшего в капкан дикого зверя ослепила на секунду удушающей красной волной и отхлынула, сменившись более страшным ледяным спокойствием.
Шерсть на загривке зверя стояла дыбом, глаза широко раскрыты, пасть оскалена.