Показания одного дружинника были кратки, другого пространны. Оба они, как выяснилось, были членами какого-то "штаба народных дружин" и оба явились ко мне на квартиру 26 февраля вместе с участковым уполномоченным 5-го отделения милиции и, как писал один из них, "с еще одним сотрудником"; другой этого "сотрудника" вообще не упоминал. У меня они застали "двух иностранных граждан и человека, называющего себя Плавинским". Далее они писали о развешан-ных по стенам картинах, специально предназначенных, как они поняли, для продажи иностранцам, потому что картины эти были написаны в мрачных тонах и "давали искаженное представление о советской действительности". Особенно возмутила дружинников картина, где был "изображен советский рубль, падающий в море рядом с полуразвалившимися домишками". Как я понял, речь шла о картине Оскара Рабина "Один рубль". Художник, испытавший косвенное влияние амери-канского поп-арта, на фоне характерного для него пейзажа московской окраины изобразил тщательно написанный огромный металлический рубль; никакого моря там, впрочем, не было. Оба дружинника заключали, что я потенциальный изменник родины и что меня нужно скорее сослать, хотя бы как "тунеядца".
В характеристике, запрошенной милицией из издательства газеты "Водный транспорт", где я работал год назад, было сказано, что работал я плохо, прогуливал и даже вышел из профсоюза. К характеристике этой я еще вернусь.
Основные "доказательства" моей вины содержались в показаниях соседей: живущего в моей квартире председателя домкома, паспортистки милиции и ее мужа, моего молодого соседа, его жены и бабки. Если учесть, что по крайней мере двое из моих соседей уже более года занимались по указанию милиции и госбезопасности слежкой за мной, можно понять, чего стоили эти показания.
Председатель домкома кратко написал, что я "в расцвете лет занимаюсь тунеядством", тогда как было бы лучше, если бы я работал. Соседка-осведомительница показала, что я нигде не работаю, часто уезжаю на долгие сроки, бросил отца на произвол судьбы и за ним ухаживают соседи или же он сам. Сосед-осведомитель и его жена также показали, что я нигде не работаю и не ухаживаю за отцом. Правда, были некоторые противоречия: одни писали, что я не работаю, так как весь день сижу дома, а другие, что я не ухаживаю за отцом, так как меня нет дома с утра до вечера. Самыми интересными были показания бабки осведомителя, самой старой жилички нашей квартиры. Про нее было известно, что в конце тридцатых годов, разозленная изменами мужа, она написала на него донос, что он якобы занимается антисоветской пропагандой, и тот был расстре-лян. Теперь же перед ней открылось новое поле деятельности. Я прочел ее показания, добросове-стно записанные Васильевым, как детективный роман. Там были условные пароли, тайник, подозрительные личности, иностранцы со шпионской аппаратурой, таинственная незнакомка с распущенными волосами и бегство через запасной ход. Доказывалось это примерно таким образом: отец варил на кухне клейстер и на вопрос, зачем он это делает, ответил: "Не ваше дело", - значит он хотел обоями заклеивать тайник в стене; я, встречая гостей, сказал: "Мой отец тяжело болен", - следовательно, это был условный пароль, и так далее. То, что я не работаю и не ухаживаю за отцом, выглядело здесь уже совершенно невинным дополнением. Соседи показали также, что ко мне часто приходят "иностранцы, которые приносят и уносят абстрактные карти-ны". Меня рассмешило немножко, как могли узнать они - "абстрактные" картины или нет; когда я или мои друзья приносили и уносили картины, их всегда тщательно заворачивали.