Я видел, что он не в своей тарелке, но все еще по привычке резвился:
- Ты можешь назвать мне идею палки?
Он поморщился, потом произнес:
- Идея еще одной ноги, недостающей человеку.
Он повертел палку в руках:
- Занятно, кому она принадлежала?
Я сказал:
- Какому-нибудь коммерсанту, процветавшему при президенте Ульманисе. Так и вижу, с каким самоуважением он шествовал, на нее опираясь, в воскресное утро в Домский собор. Там после службы играл органист, откуда-то из-под самого купола слетали божественные звуки. Потом он прогуливался по улицам, к обеду возвращался домой.
- Что ж было дальше?
- Дальше, естественно, материализовалась идея. По просьбе латышских крестьян, рабочих и трудовой интеллигенции мы выгнали господина Ульманиса, принесли социальную справедливость. Бедняга коммерсант разорился, почувствовал, что силы исчерпаны, и в скором времени успокоился в могиле на лютеранском кладбище. После войны его вдова, оставшись без средств к существованию, снесла эту палку в комиссионный.
- А далее являешься ты. За палкой.
- Именно так и было. Почуял, что она - на комиссии.
В начале пятидесятых годов Рига была уже разноплеменной. Центр был многолюдным и пестрым, заполнившая его толпа казалась собранной с бору по сосенке. И все же, после всех перемен и потрясений, город хранил еще магию своей длинной истории - воздействие старых камней было сильным.
- Хочу попросить у тебя эту палку, - сказал он. - Грустная необходимость.
- В чем дело?
Он ответил не сразу. И снова мелькнула в его глазах эта оленья беззащитность.
- Просто недавно я попытался сжать пальцы на левой руке в кулак, и ничего у меня не вышло. Видишь? - Он показал ладонь, пальцы отказывались повиноваться, белые, будто вытекла кровь.
Я пробормотал неуверенно:
- Пройдет.
Он покачал головой:
- Вчера и нога забарахлила. Наверно, из чувства солидарности.
Он все еще продолжал посмеиваться. Я промолчал. Мне не хватило ни собственного легкомыслия, ни тем более его твердости. Все с той же виноватой ухмылкой он озабоченно проговорил:
- Достала Отечественная война. Достала все-таки, что ты скажешь... Дала отсрочку на тридцать лет и, видимо, решила: достаточно.
И показал глазами на палку:
- Так ты не возражаешь?
- Ну что ты... В сущности, я ведь ею не пользуюсь.
- Предмет туалета, я понимаю. Идешь себе по улице Горького и этак равномерно помахиваешь.
Я все же заставил себя улыбнуться:
- Случалось. В моей суетливой младости. Я был еще глупей, чем сегодня.
Когда мы прощались, он произнес, взвешивая палку в руке:
- Забавно, что все началось с контузии. Как раз в твоей любимой Прибалтике. Будем считать, что рижский посох - это награда освободителю.