Эсменет в изумлении уставилась на Келлхуса.
— А я думала, что скюльвенды — грубые варвары. Но ведь подобные верования слишком утонченны для дикарей!
Келлхус рассмеялся.
— Все верования слишком утонченны.
Его сияющие голубые глаза словно бы удерживали Эсменет.
— А что касается «варварства»… Я боюсь, этим словом принято называть то, чего не понимаешь и что представляет собой угрозу.
Сбитая с толку Эсменет уставилась на траву у своих сандалий. Потом взглянула на Ахкеймиона и обнаружила, что он по-прежнему стоит рядом с Серве, но смотрит на нее. Он понимающе улыбнулся и принялся дальше рассказывать про качающиеся на ветру цветы.
«Он знал, что это произойдет».
Затем откуда-то донесся голос Келлхуса:
— Так, значит, ты была шлюхой.
Потрясенная Эсменет подняла голову, рефлекторно прикрывая татуировку на тыльной стороне руки. — А если да, то что с того? Келлхус пожал плечами.
— Расскажи мне что-нибудь…
— Например? — огрызнулась Эсменет. — Каково это: ложиться с мужчиной, которого не знаешь? Эсменет хотелось возмутиться, почувствовать себя оскорбленной, но в его манерах была какая-то искренность, сбивающая ее с толку — и вызывающая отклик в душе.
— Неплохо… иногда, — сказала она.- Иногда — невыносимо. Но нужно же как-то зарабатывать на жизнь. Просто таков порядок вещей.
— Нет, — отозвался Келлхус. — Я просил рассказать, каково это…
Эсменет откашлялась и смущенно отвела взгляд. Она заметила, как Ахкеймион коснулся пальцев Серве, и ощутила укол ревности. Она нервно рассмеялась.
— Какой странный вопрос…
— Тебе никогда его не задавали?
— Нет… то есть да, конечно, но…
— И что ты отвечала?
Эсменет помолчала. Она была взволнована, испугана и ощущала странный трепет.
— Иногда, после сильного дождя, улица под моим окном становилась изрыта колеями от тележных колес, и я… я смотрела на них и думала, что моя жизнь похожа…
— На колею, протоптанную другими. Эсменет кивнула и сморгнула слезинки.
— А в другое время?
— Шлюхи — они, вообще-то, лицедейки, об этом надо помнить. Мы играем…
Она заколебалась и взглянула в глаза Келлхусу, будто там содержались нужные слова.
— Я знаю, Бивень говорит, что мы унижаем себя, что мы оскорбляем божественность нашего пола… иногда так оно и есть. Но не всегда… Часто, очень часто, когда все эти мужчины лежали на мне, хватали ртом воздух, словно рыбы, думая, что они владеют мною, трахают меня, — мне было жалко их. Их, а не себя. Я становилась скорее… скорее вором, чем шлюхой. Я дурачилась, дурачила их, смотрела на себя со стороны, будто на отражение в серебряной монете. Это было так, как будто… как будто…