Однако Островский почему-то отказался выполнить эту просьбу.
* * *
Климова допустили на встречу с адвокатом в начале ноября.
Михаил Адамович Финкель, по жизни человек живого ума, остроумный, сейчас почему-то совсем скис, жевал мякину. «Я делаю все, что могу, – говорил он. – Но обстоятельства против нас. И ещё одна плохая новость. Прокуратура планирует заблокировать ваши банковские счета». Климов дернулся, как от удара током: «Банковские счета? Какое отношение мои деньги имеют к убийству этой девушки?»
Финкель брезгливо выпятил нижнюю губу. «Не знаю. Могу лишь предположить, что это эффективный способ давления на вас. Но выход есть. Если они получат признательные показания, деньги не тронут. Вы, как говориться, останетесь при своих. Вам решать», – в ожидании ответа Финкель стал перебирать бумажки. «Насрать на деньги, – выдохнул Климов. – Я не стану себя оговаривать». «Дело ваше», – пожал плечами адвокат.
«Вы должны поговорить с Островским и Ашкенази, – Климов затряс кулаком у носа Финкеля. – Следак гонит тюльку, что говорил с ними…» «Следак? Тюльку гонит? – переспросил Финкель. – Я вижу, вы тут нахватались словечек. Так сказать, обогатили свой лексикон».
«Слушайте, я ведь на киче припухаю, как последняя лярва, а не в пансионе благородных девиц изучаю манеры, – крикнул Климов. – Дошло? Найдите официанта из кабака. В бутылке шампанского плавало какое-то дерьмо. Я выпил залпом два стакана и вырубился к такой матери. Островский и Ашкенази должна дать показания в мою пользу. Иначе я пропал».
Адвокат раскрыл блокнот и начертил в нем какую-то бесполезную козявку. «Боюсь, что с Островским и Ашкенази поговорить пока не удастся, они за границей, – сказал Финкель. – Официант? Приносил он бутылку в номер или не приносил – это ничего не меняет. Ничего. Я не могу строить вашу защиту на какой-то сомнительной бутылке, о существовании которой знаете только вы один. Может быть, вы все-таки передумаете, сделаете признание. Тогда…»
Климов почувствовал, как спазм сдавил горло.
«Я хочу обратно в камеру», – сказал он.
Ближе к вечеру контролер выдернул его из камеры, отвел в административный туалет, сунул в руки тряпку и ведро: «Слышь ты, олух, кретин чертов, вымоешь так, чтобы все блестело. Как у кота яйца». И ушел. Оставшись один, Климов долго разглядывал короткое слово из трех огромных букв, написанное говном на стене.
Следующие два часа Климов ползал на коленях, старался, оттирал до блеска выложенный поцарапанной плиткой заплеванный пол, мыл стены и двери кабинок. Затем появились два контролера, видимо, хорошо поддатых. Один показал носком сапога под унитаз: «Там плохо вымыл. Херовый ты шнырь».