А вы говорите — крещение! То есть из категории «плененных детей» перейти в категорию отступников? С другой стороны, вас и отступником назвать нельзя, потому что, строго говоря, вы и не являетесь евреем. И второе хуже первого, вот что бы я сказал… Но скажу еще, опять с другой стороны: в сущности, у меня никогда не было выбора…
«Как интересно, и у этого тоже не было выбора… Отчего же у меня было выборов — хоть жопой ешь», — подумал Алик.
— Я родился евреем, — Менаше тряхнул своими пышными пейсами, — я был им от самого начала и буду до конца. Мне нетрудно. У вас есть выбор. Вы можете быть никем, что в моем понимании значит быть язычником, а могли бы стать евреем, к чему у вас есть большое основание — кровь. А можете стать христианином, то есть, по моему разумению, подобрать кусок, упавший с еврейского стола. И даже не буду говорить, хорош этот кусок или плох, скажу только, что приправа, которую история приложила к этому куску, была очень сомнительной… Но уж если говорить вполне откровенно не есть ли христианская идея жертвоприношения Христа, понимаемого как ипостась Всевышнего, самой большой победой язычников?
Он пожевал красную губу, еще раз внимательно посмотрел на Алика и закончил:
— По моему мнению, пусть вы лучше останетесь «плененным»… Уверяю вас, есть вещи, которые решают мужья, а не жены. Ничего другого не могу вам сказать…
Реб Менаше встал с неудобной скамеечки и вдруг почувствовал головокружение.
Он склонился над Аликом со всей высоты своего роста и стал прощаться:
— Вы устали, я вижу. Вы отдыхайте…
И он забормотал какие-то слова, которых Алик уже не разобрал. Они были на другом языке.
— Реб Менаше, подождите, я бы хотел с вами выпить на прощанье, — остановил его Алик.
Либин и Руди вынесли Алика в мастерскую и усадили, вернее сказать, поместили его в кресло.
"Расслабленный, — подумал отец Виктор. — Как близко чудо. Завопить.
Разобрать кровлю. Господи, почему у нас не получается?" Особенно печально было оттого, что он знал, почему…
Лева хотел немедленно увести раввина. Но подошла Нинка, предложила стакан.
Лева решительно отказался, но раввин что-то сказал ему, и Лева спросил у Нины:
— А есть у вас водка и бумажные стаканчики?
— Есть, — удивилась Нина.
— Налейте в бумажные, — попросил он.
С улицы несло музыкой, как несет помойкой. К тому же была жара. Эта не спадающая и ночью нью-йоркская жара усиливала к вечеру возбуждение, и многие мучились бессонницей в эту погоду, особенно новые люди, несущие в своих телах привычку к другому температурному режиму. К раввину это тоже относилось: хотя он и привык к жаре и отлично ее переносил, но в Израиле, по крайней мере там, где он жил последние годы, дневная жара сменялась ночной прохладой и люди успевали за ночь отдохнуть от дневного солнечного гнета.