– Потрясающе! Невероятно!
Все хотят пожать тебе руку, обнять тебя, высказать свои чувства. Я потеряла тебя в толпе этих высоких мужчин и женщин. За час ты завоевал, может быть, самую трудную публику, состоящую лишь из профессионалов кино, избалованных славой гораздо больше тебя.
На следующий день в университете зал набит битком: здесь собрались студенты, изучающие русский язык, русскую литературу и историю и жаждущие увидеть наконец поэта, о котором столько слышали. Ты не обманешь их ожидании.
Еще не остыв после вчерашнего триумфа, ты начинаешь свой первый концерт в США двухминутной речью на английском языке. Открыв рот от изумления, я слушаю, стоя в кулисах.
Когда ты успел выучить эти слова? Ты мельком смотришь на меня и улыбаешься в зал:
– Это был небольшой сюрприз, который я приготовил для вас сегодня ночью.
И как обычно, без перехода, начинаешь с «Охоты на волков».
После двух изматывающих часов концерта ты уходишь со сцены весь мокрый, пальцы сбиты в кровь, с гитары свешиваются две лопнувшие струны, но лицо у тебя сияет:
– Они все поняли. Сегодня был хороший зал!
В аудитории, которая служит тебе гримуборной, тебя ждут ректор университета, преподаватели русского языка и два человека из консульства СССР в Лос-Анджелесе. Эти двое: еще не знают, от какой печки им танцевать. Успех бесспорный, и они просто счастливы – как, впрочем, и вся остальная публика – побывать на твоем концерте. Для них это невероятная удача, потому что в СССР, где они бывают редко, достать билет в Театр на Таганке или на твой концерт почти невозможно. И потом, ты спел очень широкий репертуар – тридцать самых популярных песен, плюс несколько еще не известных в Москве. Но именно это их и настораживает.
Как им теперь себя вести? Поздравить и выразить свою радость? Или пожурить тебя за содержание некоторых песен?
От этих сомнений у них все время меняется выражение лица.
«Если он здесь, если он свободно поет, если у него такой уверенный вид, значит, у него есть прикрытие, у него наверняка имеется особое распоряжение. Кто знает, может быть, сам Брежнев дал ему зеленую улицу? Мы не получили никакого сигнала из посольства, – думают они, – нам известно, что он лишь сопровождает свою жену, больше ничего. Надо быть осторожными. Подождем официальной реакции». И, наскоро пожав тебе руку, они мгновенно испаряются. В каждом университете, где ты поешь, сценарий тот же. Восторги публики и осторожная сдержанность советских официальных лиц. В США тебя это забавляет. А по приезде в Москву ты откровенно хохочешь над таким осторожничанием. Все органы опеки, с которыми ты столкнешься, будут обезоружены твоим нахальством. Штампы всех стран, украшающие твой паспорт, выданный с единственным разрешением приехать ко мне во Францию, придется объяснять моими профессиональными и семейными делами – мне нужно было съездить на Таити повидаться с детьми. Что же касается твоих концертов во всех этих странах – здесь ты будешь повторять в свое оправдание короткую, но многозначительную фразу: «Наверху знали». И каждый раз в худшем случае тебя могли лишь слегка пожурить, но всегда – осторожно. «Кто знает, – думали „они“, – он, видимо, имел разрешение, иначе бы он не посмел». И, не рискуя перепроверить туманное «наверху знали», твои собеседники ни разу не решатся наказать тебя.