- Вас спрашивают...- начал Лукин.
- Минуточку.- "Вас спрашивают..." - старательно занес он в блокнот и поднял голову.
- ...вас спрашивают, что вы можете сказать по поводу заявления... Да спрячьте вы свой блокнот! - вышел Лукин из себя.- Мы вас не диктанты писать пригласили.
- "...не диктанты писать пригласили..." - записывая, повторил вслух Ефим.
- Товарищи, да это же хулиганство! - закричал истерически Бромберг.Отнимите у него этот блокнот, или пусть он его спрячет.
- Ну зачем же, зачем же отнимать? - сказал Черпаков иронически.- Надо оставить, пусть пишет. Пентагону, ЦРУ, "Голосу Америки" нужен же точный отчет.
Ефим слышал, что разговор принимает зловещее направление. Рука его начала дрожать, но он продолжал лихорадочно водить пером по бумаге. Хотя не успевал, потому что выступавшие заговорили одновременно. Кныш упрекала его в неуважении к коллективу. Шубин сказал, что был в Польше и видел следы преступных действий так называемой "Солидарности". Ефим записал это, хотя связи между собой и "Солидарностью" не уловил. Но точнее других был Соленый.
- Товарищи,- встал Соленый.- В повестке дня нашего заседания объявлено, что мы должны осудить хулиганский поступок Рахлина. Но это не хулиганский поступок. Это нечто большее. Ведь вы посмотрите. Василий Степанович Каретников является выдающимся нашим писателем. На его книгах, всегда страстных и пламенных, воспитываются миллионы советских людей в духе патриотизма и любви к своему отечеству. Своим поступком Рахлин вывел из строя руку, которая создает эти произведения. Почему он это сделал? Потому что ему не дали какую-то шапку?
- Чепуха! - отозвался Бромберг.
- Тем более что я никакими шапками не заведую,- с кроткой улыбкой заметил Каретников.
- Совершенно ясно,- закончил свою мысль Соленый,- что Рахлин действовал не сам по себе, а по прямому заданию врагов нашей литературы, врагов нашего строя.
- Правильно! - согласился Черпаков.- Это не хулиганство, а террор. Причем террор политический. За такие вещи у нас раньше расстреливали, и правильно делали.
На этом Ефим записывать прекратил. Он положил блокнот на свободный стул рядом с собой, посмотрел сначала на Черпакова, потом на Лукина, потом на Каретникова, заодно обнаружив, что человек в сером уже исчез, а на его месте сидит блондин и причесывается.
Ведя себя последние дни вызывающе, Ефим готовился к разным неприятностям, но все же не к таким обвинениям. Он вдруг испугался, задрожал и помимо своей воли стал лепетать, что товарищи его не так поняли, что он не действовал по чьему-то заданию, а совершил свой поступок, который признает безобразным, исключительно в состоянии аффекта. Потому что, будучи восемнадцать лет членом Союза писателей и написав одиннадцать книг, причем все одиннадцать о хороших советских людях, о людях мужественных профессий...